Нина Емельянова - Колбат

Васю привез к нам Андрей прошлой осенью. Произошло это так.

Андрей ехал на велосипеде от реки Суйфун к городу и на дороге догнал маленького мальчонку, белобрысенького, со школьной сумкой в руках. Андрей замедлил ход, и мальчик побежал рядом с велосипедом, поглядывая на блестящую машину. Андрей остановился, узнал, что мальчик ходил из города на Суйфун к деду на перевоз за пять километров, и посадил его перед собой на велосипедную раму. Мальчонка оказался легким, как птица.

– Ну, чего же ты притих? – спросил его Андрей. – Боишься?

– Боюсь! Больно быстро идет.

– Вот учись, вырастешь – будешь на таком ездить.

– Я уж и то во втором классе учусь.

– Который же тебе год?

– Мне девять годов.

– А чего же ты такой маленький?

– Засох!

Оказалось, что парнишка – сирота и живет с дедом, паромщиком от колхоза «Путь Ленина», в старой фанзе у перевоза через Суйфун, а зимой жил в городе у чужих людей около базара, потому что от деда далеко ходить в школу.

Велосипед мягко катился по теплой пыли дороги. У Андрея перед глазами мелькали то загорелая рука мальчонки, то напряженно согнутые босые ноги, то круглая щека с зеленым мазком чернил на темной от солнца коже. Они разговаривали о многих интересных вещах: о том, как Васин дед ловит на перекате красноперок накидушкой, как по первому снегу выходят на остров пестрые фазаны и дед долго целится из старого своего ружьишка, потом все-таки выстрелит и убьет.

– Он припас жалеет, – сказал мальчонка, – а глаза у него старые, вот и целится.

А когда весной идет в Суйфуне корюшка, дед бежит в колхоз и сообщает. И вот по всему берегу выходят рыбаки…

Андрей сам был рыбак: хорошо поговорили с товарищем! Уже мимо них побежали белые домишки города, а расставаться не хотелось. Выяснилось, что зеленое пятно на щеке не от чернил, а от краски, которой Вася рисовал суйфунский берег. Остановились.

– Бери картинку, я тебе подарю, – сказал Вася и порылся в сумочке.

Андрей посмотрел на картинку, потом на Васю, подумал и сказал:

– Эх ты, голова! Залезай снова на раму. Поедем ко мне за настоящими красками.

Когда Вася, придя к нам, застал у нас Колбата, он долго смотрел на него.

– Складный какой, – сказал он. –

Большой, а кажет себя меньше. Тусклый – не блестит, а красивый… В черном у него синеет, вроде как селезневое перо. Голову держит очень уж ловко.

Лена накинула на сидящего Колбата кожаную куртку с малиновыми петлицами, надела на голову старый шлем Андрея, и Колбат, вероятно побаиваясь шуршания кожи, долго сидел не шевелясь, похожий на черного ворона, печального и озабоченного. Вася уселся напротив Колбата и быстро и верно нарисовал его. Под портретом Лена написала: «Военный пес службы связи Колбат, получивший случайное ранение в мирных условиях».

Целый месяц мы не снимали повязки, и она лежала прекрасно. Последнюю неделю лапа, видимо, сильно чесалась: мы часто видели, как Колбат, лежа на козьей шкурке, вгрызается в незавязанный кусочек лапы и заезжает зубами все глубже под картон шины и даже обкусывает картон. Давно уже белая повязка была подбинтована сверху красноармейской обмоткой, так что разорвать ее было очень трудно. Когда Колбат тянул ее зубами, кто-нибудь из нас говорил «фу», и Колбат, грустно взглянув, нехотя оставлял лапу и начинал лизать ее поверх обмотки, прикусывая там и тут зубами и почесывая. Мы всё боялись снять повязку раньше времени, и так он ходил с забинтованной лапой больше четырех недель.

В том году на Дальнем Востоке зима была редкая: все подсыпало снежку, и не видно было голой, озябшей, в трещинах земли, как бывает здесь часто зимой. Такие закаты расцветали против наших окон, что я всегда старалась закончить все дела и на эти полчаса стать в нашей столовой спиной к теплой печке и смотреть, как загораются морозные узоры на окне.

Однажды, когда красный с золотом закат осветил наше окно, я засмотрелась и не заметила, как подошел Колбат.

Он ткнулся мордой мне в колено, неуклюже затоптался, посовывая согнутую свою забинтованную лапу, виляя хвостом и всем видом показывая, что он рад. Я подумала, что Андрей был глубоко прав, когда говорил, что нельзя портить бездействием хорошую собаку. Я представила себе, что мне-то хорошо так стоять, отдыхая и радуясь на красное солнце, после того как я весь день была с людьми. А Колбат, приученный работать с человеком, сидит целый день, и ему тоскливо. И я решила, если срастется его лапа, заниматься с ним, чтобы у него было хоть какое-нибудь небольшое дело.

Когда пришло время снимать повязку, мы с Леной попросили прийти Савельева, и, приказав Колбату: «Сидеть!», я стала развертывать наружный бинт. Андрей был дома и тоже подошел посмотреть. Только я сняла шину и взялась за внутренний марлевый бинт, которым были обернуты ранки под шиной, как Колбат с остервенением ухватил свою лапу зубами, срывая остатки бинта и обдирая с лапы шерсть. В мгновение ока он словно остриг всю лапу. Сначала, видя, как летит клочьями черная шерсть, весь рот у Колбата набит ею и лапа оголяется, мы испугались, но потом поняли, что шерсть, прижатая повязкой, постепенно вылезла и теперь только отпала.

Ощупав лапу, мы убедились, что кости срослись правильно. Только на месте перелома оставалось небольшое утолщение – костная мозоль, которая и срастила сломанные кости.

Савельев погладил Колбата по голове и сказал:

– Поздравляю тебя с новой лапой!

И Колбат преданно сунулся носом ему в колени.

Савельева Колбат любил неизменно и даже повизгивал, как щенок, когда собаковод заходил к нам. Ляжет на полу около него, а как только Савельев соберется уходить, сразу уши напряжет, вскочит и смотрит в глаза, точно спрашивает: «Уходишь?» Побежит за ним к двери, провожает… А когда Савельев гладил его, Колбат весь замирал.

– Почему Колбат вас так любит, товарищ Савельев? – спросила Лена.

– Да ведь мы с ним в одной школе учились. Вот и свыклись, – сказал Савельев.

– В какой школе? Это вы шутите?

– Совсем не шучу! Я ведь как прибыл в полк, все желал выучиться на собаковода. Вот когда первая ступень обучения кончилась, товарищ начальник, – Савельев взглянул на Андрея, – направил меня в Иркутск на шестимесячные курсы собаководов. Там меня прикрепили к Колбату, и я стал его вожатым. Так друг около друга и учились. Окончил я курсы и вернулся в полк прошлой весной. Привез с собой Колбата со всей его амуницией: и формуляр его и даже миску, из которой он в школе ел. Весь прошлый год я был его вожатым, и, вот товарищ начальник не даст соврать, Колбат был лучшей связной собакой в полку. Жалко было его Понтяеву передавать.

– Это верно, – сказал Андрей. – Сначала Колбат был примерным псом. А как вы все-таки считаете, Савельев, что его испортило?