Энн Прегозин - Шесть собак, которые меня воспитали

Так Тимба заняла свой сторожевой пост рядом с Деллой. Когда звонок на входной двери возвещал о приходе посетителя, Тимба иногда по собственной инициативе покидала Деллу, подходила ближе и ставила передние лапы на прилавок, чтобы лучше рассмотреть вошедшего. Обычно посетители оценивались ею как вполне благонадежные, и она возвращалась к Делле. Если ее что-то настораживало, то она не уходила и внимательно следила за всеми действиями сомнительного посетителя. Обычно человек, пришедший с дурными намерениями, поворачивался и уходил.

Я уже упоминала о другом качестве, которое делало Тимбу незаменимым сторожем, она относилась к людям как к членам своей стаи и, следовательно, должна была их защищать. Это чувство долга оказалось столь сильным, что возобладало над инстинктом самосохранения, генетически заложенным в каждом волке и диктующим определенный тип поведения, избегать конфликтов, а драться только когда на карту поставлена жизнь. И если Тимба, наперекор природному инстинкту, в случае опасности готова была драться, угрожающе скалилась и пару раз кидалась на человека, то только потому, что в ее стае были люди. Мне все это казалось просто чудом.

В отличие от маламутов и хаски, которые в любой момент предпочтут обществу хозяина возню в снегу или любое другое развлечение, в отличие от большинства волчьих гибридов, связь которых с человеком весьма эфемерна, и в отличие от волка, который просто избегает человека, Тимба обладала собачьей способностью привязываться к человеку. И она привязалась к нам всей душой. Правда, и мы любили ее не меньше.

Дома, когда мы с Дэвидом были заняты на кухне, Тимба обычно наблюдала за нами из дальнего конца спальни, лежа в своем любимом синем кресле. Ночью она спала в этом кресле напротив нашей кровати. А днем иногда просто «обозревала» дом со своего синего трона.

В любимом кресле она устраивалась всегда одинаково: запрыгивала, крутилась и укладывалась мордой вперед, свесив передние ноги. Во время сна голова лежала у нее на коленях.

Работая на кухне, мы с Дэвидом все время посматривали на Тимбу, а иногда ласково окликали ее, просто чтобы увидеть, как она улыбается в ответ. Когда мы покидали кухню и перебирались на диван в гостиной, Тимба теряла нас из виду. Через минуту она спрыгивала с кресла и присоединялась к нам. Легонько носом подталкивала чью-нибудь руку – просила, чтоб ее погладили; несравненно больше, чем любимое кресло, собака ценила ласку и нашу любовь.

Когда мы приходили в парк, Тимба убегала не сразу, хотя обожала носиться по полянкам и зарослям. Обычно она останавливалась и оглядывалась на меня. Иногда ей казалось, что этого недостаточно. Тогда она возвращалась – даже если ее не звали – обнюхать мою руку, потому что своему носу она доверяла больше, чем глазам. И только убедившись, что все в порядке, радостно убегала вперед.

Первые успехи Тимбы в дрессировке – целиком заслуга Деллы. Но и после того, как Делла умерла, я продолжала заниматься с Тимбой. Она научилась приносить поводок и подходить по моему жесту. Но самым поразительным был случай с едой. Однажды на кухне на пол упала какая-то совершенно не подходящая для собак еда, и мы это не сразу заметили. Тимба же подошла, обнюхала и подобрала ее. Тут я увидела, что она что-то взяла с пола, и крикнула: «Фу, Тимба!» Вслед за этим я нагнулась, раскрыла ей пасть и извлекла то, что она уже прожевала и готова была проглотить. А собака без малейшего сопротивления, даже не задев зубами руку, позволила мне сделать это. И не только потому, что я ее так приучила, но и чтобы угодить мне. Тимба считалась со мной и любила меня, как только может любить собака. Такое поведение было тем более ценным, что его демонстрировала собака с волчьей кровью, которая совсем недавно скалилась в ночи, охраняя мешок с кормом.

И столь сильна была у Тимбы способность любить и отзываться на любовь, что она распространялась за пределы ее стаи. Прежде всего, это касалось детей. Она их обожала. Тимба вовсе не была большим злым волком из сказки о Красной Шапочке. Она была большим добрым волком, который вилял хвостом и позволял себя гладить. Ей нравилось, когда маленькие ручки касались ее, она даже позволяла играть со своим хвостом, а далеко не всякая собака допустит такую фамильярность. Дети смотрели ей в глаза, и Тимба не отводила взгляд, потому что видела в их глазах такую же идущую от всего сердца любовь, которую дарила сама.

Еще она любила нашего ветеринара доктора Вассермана. Он, в свою очередь, ее обожал, а также его ассистент, доктор Турофф, и весь персонал клиники. Когда Тимба приезжала для очередной прививки, все они выходили в приемную, чтобы с ней поздороваться, не дожидаясь, пока ее заведут в смотровую. И Тимба всегда была рада их видеть.

Ветеринарам не приходилось иметь дело с гибридом волка ни до, ни после Тимбы. Когда мы появились впервые, волчья внешность Тимбы их слегка смутила, и они поспешили убедиться, что намордник у меня под рукой. Но через минуту все их страхи исчезли. Тимба была доброжелательна с каждым, кто вступал с ней в контакт. Безропотно переносила уколы и прочие процедуры. Даже если она и ощущала некоторый дискомфорт, то уже через мгновение все было забыто, а собака, помахивая хвостом, принимала ласки и выслушивала комплименты в свой адрес.

Однажды в августе мы отдыхали на мысе Кейп-Код, в небольшом городке у океана. В доме, где мы жили, нельзя было держать собаку, и Тимбе пришлось целую неделю прожить в собачьем пансионе, оборудованном крытыми вольерами с выгулом, который содержала семейная пара с детьми. Тимба, конечно, находилась там только с вечера и до утра. Мы с Дэвидом вставали рано, быстро завтракали, забирали Тимбу и весь день проводили вместе: плавали в океане, бродили по сосновым пустошам или гуляли по улочкам этого провинциального городка. А когда начинало смеркаться, возвращали Тимбу в ее временное жилище. Там ее ждали с нетерпением: владельцы «собачьей» гостиницы были просто очарованы. Каждое утро, когда мы приходили за Тимбой, нам задавали один и тот же вопрос: «Вам ее обязательно сегодня забирать!» «Да», – виновато отвечали мы. Но они и так достаточно много успевали сделать за то время, пока Тимба находилась у них: к нашему удивлению, ее ежедневно мыли и расчесывали прямо перед нашим приходом. Никогда Тимба не была такой ухоженной, как в эту неделю. Каждое утро хозяева пансиона выдавали нам ослепительно чистую собаку. Ума не приложу, как они все успевали. Их гостиница была буквально набита собаками. Тимба же, наплававшись в океане, к вечеру возвращалась на ночлег почти такой же чистой, какой утром уходила. Думаю, за этим ежедневным мытьем скрывалось нечто иное: возможность лишний раз пообщаться с Тимбой, прикоснуться к ней. Однажды мы решили отвезти Тимбу в бассейн с пресной водой, чтобы она там поплавала, но оказалось, что по воскресеньям собачий пансион закрывают. Расстроенные, мы вернулись к машине. Нам трудно было представить, как провести целый день без Тимбы. Не помню, чем мы с Дэвидом занимались, но догадываюсь, что делала Тимба. Владельцы пансиона, когда не были заняты с другими собаками, брали ее в дом, играли с ней и кормили всякими вкусными вещами, выходили с ней погулять, а потом – якобы потому, что она испачкалась, – купали ее. Когда неделя подошла к концу, и мы приехали, чтобы забрать Тимбу, эти люди были готовы чуть ли не заплатить нам, лишь бы уговорить нас задержаться еще на денек. Но нам пора было уезжать. Всем семейством они проводили нас до машины и, прощаясь, приглашали приезжать в любое время. Наконец, они выпустили Тимбу из своих объятий, и собака запрыгнула в машину.