Агата Кристи - Расскажи мне, как живешь [litres]

Амуда такая же грязная, как всегда, пожалуй, наблюдается даже больше разлагающихся трупов овец, чем, по моим воспоминаниям, было раньше. Мак и Полковник еще не появились, и я осмеливаюсь высказывать предположение, что Пуалу, как обычно, подвел Полковника.

Однако вскоре они приезжают, и после приветствий, сделав несколько покупок (в основном это хлеб; хлеб в Амуде очень хороший), мы собираемся двинуться в путь, но тут выясняется, что Пуалу надоело вести себя прилично и у него спустило колесо. Михель и Субри быстро это исправляют, а вокруг нас собирается толпа, подступающая все ближе и ближе, как это принято у жителей Амуды.

Мы наконец двигаемся, но приблизительно через час Пуалу повторяет свое безобразие – еще одно колесо спустило. Снова починка, и тут оказывается, что ни один из предметов для ухода за Пуалу не в порядке. Его домкрат с дефектом, его насос – полное фиаско. Субри и Михель творят чудеса, держа куски трубок зубами и ногтями.

Потеряв теперь уже час драгоценного времени, мы снова двигаемся в путь. Следующее – мы подъезжаем к вади, который, вопреки ожиданиям, полон воды – необычно рано для этого времени года. Мы останавливаемся, и следует дискуссия на тему, сможем ли мы с ходу пройти через него.

Михель, Субри и Димитрий считают, что, конечно, сможем, если на то будет воля и милость Божья. Учитывая, что если воли Божьей не будет и Всемогущий не будет склонен приподнять шасси Пуалу с помощью чуда, то тогда мы застрянем и, возможно, не сможем выбраться, мы решаем в пользу благоразумия.

Местная деревня так разочарована нашим решением, что мы начинаем подозревать, что они зарабатывают на жизнь, вытаскивая ушедшие под воду машины. Михель заходит в воду, чтобы определить глубину, и мы зачарованы зрелищем его нижнего белья. Странный белый хлопчатобумажный предмет туалета, подвязанный на щиколотках тесемками, предстает нашему взору – нечто, напоминающее панталоны викторианской мисс!

Мы решаем есть ленч тут, около вади. После ленча Макс и я бродим босиком по воде – чудесно, пока вдруг мимо не проскальзывает змея, совершенно отбив у нас охоту бродить по воде.

Подходит старик и садится рядом с нами. Наступает обычное долгое молчание после обмена приветствиями.

Затем он вежливо спрашивает, французы ли мы. Немцы? Англичане?

Англичане!

Он кивает головой. «Это англичанам теперь принадлежит эта страна? Я не могу вспомнить. Я знаю, что теперь уже больше не туркам».

«Да, – говорим мы, – турок здесь уже нет со времени войны».

«Войны?» – говорит старик, удивляясь.

«Войны, которая была двадцать лет назад».

Он вспоминает. «Я не помню войны… А, да, приблизительно в то время, о котором вы сказали, по железной дороге ездило туда-сюда много аскеров. Это значит, была война? А мы и не поняли, что это война. Она нас здесь не коснулась».

Потом, после еще одного долгого молчания, он поднимается, вежливо прощается и уходит.

Мы возвращаемся с заездом на телль Баиндар, вокруг которого расположились, кажется, тысячи черных шатров. Это бедуины, двигающиеся к югу на пастбища по мере приближения весны. В вади Вадж есть вода, и вся сцена полна жизни. Пройдет, быть может, две недели, и снова здесь все будет пусто и тихо.

На склонах телля Баиндара я подбираю одну находку. На первый взгляд это маленькая ракушка, но, рассмотрев ее внимательно, я вижу, что на самом деле она сделана из глины, и на ней есть следы краски. Это интригует меня, и я тщетно пытаюсь придумать, кто ее сделал и зачем. Была ли она украшением здания, или ящичка для косметики, или блюда? Это морская ракушка. Кто думал о море и знал море здесь, так далеко в глубине материка, все эти тысячи лет тому назад? Что за гордость воображения и мастерство понадобились, чтобы создать ее? Я предлагаю Маку подумать вместе со мной, но он осторожно говорит, что у нас нет никаких данных; но любезно добавляет, что поищет для меня параллели и посмотрит, не находили ли что-либо подобное в других местах. Я и не ожидаю, что Макс начнет придумывать – это не соответствует его складу ума, и он совершенно не заинтересован. Бампс гораздо более любезен и с готовностью соглашается обыгрывать вместе со мной этот вопрос. «Вариации на тему находки керамической ракушки» продолжаются довольно долго, но кончается это тем, что мы все объединяемся и дружно кидаемся на Полковника, который нам всем назло заинтересовался Римом (жуткое нарушение приличий на таких раскопках, как наши). Я смягчаюсь настолько, что соглашаюсь особенно постараться, когда буду фотографировать римскую брошь-фибулу, имеющуюся среди наших (презираемых) находок, и даже отвести для нее одной отдельную фотопластинку.

Мы все в самом веселом настроении приезжаем домой, и шейх кидается приветствовать Мака. «Ха, Хвайя инженер!» – Он обнимает его и горячо целует в обе щеки.

Полковник посмеивается, а Макс предупреждает:

«В будущем году с вами обойдутся так же».

«Чтобы я позволил целовать себя этому противному старику?»

Мы все держим пари по этому поводу, а Полковник сохраняет суровость и достоинство. Мака, сообщает он нам, приветствовали как брата и подвергли сердечнейшим объятиям. «Но со мной этого не случится», – заявляет Полковник твердо.

Формены восторженно приветствуют Мака. Они изливают чувства по-арабски, Мак, как всегда, отвечает по-английски.

«Ах, этот Хвайя Мак, – вздыхает Алави. – Все еще ему придется свистеть, чтобы получить то, что ему нужно!»

Почти сразу же материализуется обильный обед, а после него мы, усталые и уютно устроившиеся, с особыми лакомствами, поданными в честь выходного и приезда Мака (рахат-лукум, консервированные баклажаны, плитки шоколада и сигары), сидим и разговариваем, причем на этот раз не об археологии.

Мы доходим до вопроса о религии вообще – очень болезненного вопроса в этой конкретной части мира, так как Сирия полна яростных фанатичных сект всех возможных направлений, причем все они готовы перерезать друг другу горло ради святого дела! Отсюда мы переходим к обсуждению Притчи о Добром Самаритянине. Все истории из Библии и Нового Завета обретают здесь особую реальность и интерес. Они написаны тем языком и проникнуты той идеологией, которые мы ежедневно слышим повсюду вокруг себя, и меня часто поражает, как иногда смещается основной смысл истории по сравнению с тем, как мы привыкли ее воспринимать. Небольшой пример: внезапно я осознала, что в истории про Иезавель в пуританских протестантских кругах основной упор делается на то, что она подкрасила себе лицо и украсила волосы, когда имеется в виду, что именно олицетворяет Иезавель. А здесь это не подкрашенное лицо и украшенные волосы – потому что все добродетельные женщины раскрашивают (или татуируют) лица и применяют хну для окраски волос – это тот факт, что Иезавель выглянула из окна – вот это, определенно, нескромный поступок!