Тимофей Гуженко - Океан. Выпуск четвертый

Капитан в своем роде изобретатель и творец правильных решений в трудных условиях, только на изобретательство ему отпускается очень мало времени.

День прихода во Владивосток был солнечный. Небо голубое, ясное. Навсегда запоминает моряк те минуты, когда после многих дней штормовых невзгод в туманной дымке горизонта впервые открывается советский берег, такой родной, такой знакомый. На палубу мгновенно высыпают все люди, свободные от вахты, и долго не отрываясь смотрят на синеватую полоску суши, выступающую вдали из воды…

Но вот в белых барашках волн замелькала черная точка: она то взлетает на гребни, то опять пропадает из виду. Скоро можно уже различить очертания катера и красный флаг, развевающийся на корме.

На борт судна поднимается лоцман — первый советский человек, который приветствует нас с окончанием рейса. Его буквально засыпают вопросами.

— Много ли судов в порту? Что нового в городе? Как там наши поживают?

Лоцман машет рукой, он не в состоянии сразу ответить на десятки вопросов. Вместо ответа передает пачку газет, они мгновенно расходятся по рукам.

К борту подошел еще один катер. Это пограничники. Они привезли нам в подарок бурого медвежонка. Председатель судового комитета принял подарок, и у нас появился новый член экипажа.

Лоцман уверенно ведет судно в родной порт. Путь проходит через минные поля, и только он знает безопасную дорогу.

Мы входим в бухту Золотой Рог. Ход машине дан средний. В бинокль видны встречающие теплоход люди. Среди них заместитель министра Морского флота Александр Александрович Афанасьев, начальник пароходства Георгий Афанасьевич Мезенцев и городские власти. Уже хорошо видны крыши домов, свои, родные улицы. Вон там клуб, а там дом, из окна которого, быть может, в этот момент глядят на бухту глаза близкого человека.

Лоцман изменил курс, идем параллельно причалам, впереди на якорях несколько миноносцев, стоящих у перпендикулярной пристани, они у нас по носу. Пора стопорить. И тут я с ужасом вижу, что машина работает средним ходом. Тяжело груженное судно с большой инерцией буквально рядом с причалом. Рву ручку телеграфа на стоп, полный назад, бешено работает двигатель, с замиранием сердца наблюдаю, как теплоход сбавляет ход.

Миноносцы все ближе, ближе… И я, вспоминая старого капитана Хабарова, про себя повторяю как заклинание: «Миленький, остановись, миленький, не подведи, родименький, отблагодарю». И тут же подумал, что подкрашу ему мачты, чтобы был красивее. Неужели не отработает машина?.. Машина отрабатывает, теплоход останавливается и разворачивается вправо. Пронесло. Мы с лоцманом, не говоря ни слова, смотрим друг на друга. Мысли у нас одни и те же.

Швартовка. Сколько умения требует эта на первый взгляд простая операция! Надо умело рассчитать маневры, чувствовать свое судно и обстановку. Умение появится после многолетней практики. Моряки, оценивая хорошую швартовку своего товарища, говорят: «У него верный морской глаз». Действительно, основным инструментом пока остается натренированный глаз моряка.

Корабль медленно подползал к причалу. Вот на берег полетела выброска — длинная тонкая веревка с грузиком на конце.

Наш теплоход прижался, словно прирос к причалу. После многих штормовых дней и ночей он, хоть и ненадолго, обретет покой в порту. Мы спустили парадный трап. Подкатила «эмка» карантинного врача. Подошли пограничники и таможенники. Обособленной цветастой кучкой сбились на причале моряцкие жены с детишками.

Заместитель министра Афанасьев поблагодарил за ремонт и переделку теплохода под паровозы, поздравил с благополучным возвращением экипажа.

Долго ждет моряк, волею судьбы заброшенный в заокеанские дали, этих незабываемых минут возвращения. Наконец мы дома. Штормы, мели и камни, мины, торпеды, авиабомбы — все позади…

Нужно отдать должное владивостокским портовикам: им удалось выгрузить весь груз и все паровозы и тендеры в предельно короткий срок — за неполных семь суток. 14 июня наш теплоход снова был готов к выходу в рейс.

Паровозы принимал генерал-железнодорожник, неустанно повторявший:

— Для нас твои паровозы, Константин Сергеевич, дороже хлеба. На них мы и хлеб привезем и другое, что немцам не по сердцу. Подвозить на фронт много приходится. Вот окончим войну, мы тебе дадим звание почетного железнодорожника.

Каждый паровоз, выгруженный с теплохода и поставленный на рельсы, через два часа оживал и мог самостоятельно двигаться на запад.

Но торжество встречи нам несколько нарушил медвежонок. Началось с того, что он испортил званый завтрак, на который я пригласил почетных гостей. Стол в каюте накрыли на четыре человека. Большая сковородка с глазуньей из десяти яиц стояла посреди стола. Пока гостей не было, я поднялся в штурманскую. А вернувшись, схватился за голову: медвежонок сидел на сковородке и уплетал содержимое сахарницы. Тарелки, ножи и вилки валялись на полу. Я попытался выдворить нахала. Медведь бросил сахарницу и вместе с яичницей, крепко прилипшей к его лохматому заду, с ревом пустился наутек. Это было лишь начало.

В рейсе косолапый повел себя вовсе непристойно: кусал за ноги всех, кого удавалось, забирался в радиорубку, в каюты, хулиганил напропалую. Члены экипажа стали бояться выходить на палубу, а медведь боялся только щетки из черной щетины. Впоследствии пришлось расстаться с Мишкой.

Неожиданная встреча. На теплоход пришел Дмитрий Прокопьевич Буторин, бывший боцман «Георгия Седова». Мы попили чайку, вспомнили ледовые авралы в Ледовитом океане. Он просил взять его четвертым помощником. Место было свободно, я с радостью согласился. Дмитрий Прокопьевич прирожденный помор-мореплаватель, с молоком матери всосал он многовековой опыт предков…

На следующий день Буторин стоял первую штурманскую вахту на нашем теплоходе.

Третий помощник Роза Завельевна Гельфанд уехала в Ленинград, на родину. Ее заменил Григорий Лукьянович Непогожев. Военным помощником пришел Федор Дмитриевич Зорин.

Новый начальник пароходства Георгий Афанасьевич Мезенцев пришелся по душе капитанам. Это был настоящий моряк в полном смысле этого слова и как никто другой понимал нужды и чаяния плавающего морского товарищества.

Он сообщил мне, что теплоходу дается ценный груз для перевозки.

Я обрадовался: с грузом судно более мореходно, да и рейсовый план хотелось перевыполнить.

— Повезешь шестьдесят тонн, — сказал он.

— Шестьдесят тонн? — удивился я. — Так мало?

— Мал золотник, да дорог. Пушнина.

Пушнину грузили недолго. В третий трюм, на паровозную палубу. 15 июня мы снова в море. Кроме пушнины, на борту пять пассажиров: инженер закупочной комиссии с женой и дочерью и два дипкурьера.