Дэн Гемайнхарт - Койот Санрайз [Невероятная гонка на школьном автобусе] [litres]

– Мы вернемся, – сказала мама, – через много лет. И откопаем ее. Все вместе.

И все они дали обещание, все три сестры и одна мама, дали обещание вернуться за этой коробкой с воспоминаниями. Они широко улыбнулись друг другу под весенним солнышком, и взялись за руки, и торжественным шепотом поклялись: что бы ни случилось, они вернутся за этой коробкой.

А потом, всего через несколько дней после того, как коробку закопали, все рухнуло. За одну ужасную секунду, с визгом покрышек об асфальт и звоном стекла, все рухнуло. И вместо трех сестер и одной мамы теперь была только одна девочка.

Одна девочка, и ей почти всегда было одиноко, а душу раздирала тоска.

Сестра без единой сестры. Дочь без мамы.

Но эта девочка ничего не забыла.

И помнила свое обещание.

И была готова на все, чтобы это обещание сдержать.

Сощурившись, я уставилась на Родео в другом конце парковки: сидит на подножке, ни о чем не подозревая, наивный такой.

В задумчивости закусила губу так, что стало больно. Нелегкая задача. Брось, Койот, не недооценивай: задача почти невыполнимая, черт возьми.

Для Родео возвращение домой – не вариант: железно, железобетонно, гранитно исключено. Пять лет назад мы уехали оттуда и больше не возвращались. Все это время не разговаривали о том городе, даже не упоминали о нем. Запрещено. Точно так же, как запрещено говорить о моей маме и о моих сестрах. Нельзя произносить их имена. Никогда. Они – призраки, такие призраки, на которых нам запрещено даже смотреть.

Итак, если я сейчас прибегу к Родео и скажу, что хочу вернуться домой, чтобы откопать коробку памяти, где хранятся воспоминания о моих сестрах и маме, он скажет «нет», как отрежет, – я и пикнуть не успею.

Мне придется разыграть эту партию без запинки.

Вообще-то я очень хорошо умела играть на струнах души Родео. Уже несколько лет практиковалась. Но струны эти были ой какие непростые. Можно сказать, что учиться играть на струнах Родео – все равно что осваивать гитару, но гитару с тринадцатью струнами вместо шести, и три струны из тринадцати не настроены, две струны – веревочные, а еще одна подключена к электрической розетке. С Родео держи ухо востро, вот что я хочу сказать. А мелодия, которую я должна сыграть, – куда как непростая. Это вам не «У Мэри был барашек».

Я смотрела на Родео. Проглотила комок, подступивший к горлу. Задумалась. Снова прикусила губу.

Я не могла попросить бабушку, чтобы она выкопала коробку. В том закоулке парка растет три десятка деревьев, не меньше. Не могу же я просить бабушку, чтобы в августовскую жару она копала ямы под тридцатью деревьями. Я никак не смогу объяснить ей, под которым деревом копать… Даже чтобы самой отыскать это дерево, мне придется осмотреться по сторонам – и то шансов мало. И вообще – это же моя коробка. Мои воспоминания. И спасать коробку – это мое дело, правда ведь?

В общем, мне непременно, стопудово требовалось попасть в штат Вашингтон. А Родео непременно, стопудово откажется меня туда везти. Вот ведь головоломочка…

И тут меня осенило. Родео непременно, стопудово откажется меня туда везти, если я попрошу об этом специально. Значит, я просто должна подстроить, чтобы он отвез меня в штат Вашингтон, не догадываясь, куда именно он меня везет.

Мое сердце застучало быстрее. Ну а это… это мне, возможно, удастся подстроить.

Я мысленно перебрала варианты. Вообразила географическую карту, порылась в воспоминаниях, перелистала пыльные альбомы в памяти.

И улыбнулась. На секунду, чуть раздвинув губы.

– Да, Койот, – шепнула я себе. – Авось и сработает.

Изо всех сил стараясь выглядеть беззаботной, я подошла к Родео.

Он закинул в рот последний кусочек банана, улыбнулся мне широко разинутым ртом с желтой кашицей:

– К старту готова, красотка?

– В любой момент, – пожала я плечами, спокойная как удав. Потянулась, запрокинула лицо к флоридскому солнцу, потерла живот. – Я проголодалась.

– Еще бы. Давно пора. Чего душе угодно?

Я посмотрела вниз, на асфальт, потом вверх, на облака, сложив губы бантиком: идеальная сцена глубокого раздумья. Потом щелкнула пальцами:

– Все, знаю. Точно знаю, чего мне хочется.

– Докладывай.

Я прищурилась, скривила губы, кивнула:

– Да, я уверена. Мне хочется только одного.

Родео покосился куда-то вбок и снова уставился на меня:

– Ну хорошо-хорошо. И это?..

– Сэндвич со свиной отбивной.

Родео недоуменно заморгал. Осмотрелся вокруг – а вокруг не было ничего, кроме парковки:

– Не знаю, голубка. По-моему, в этих местах их нигде не подают…

– Нет, Родео. Я не хочу сказать, что моя душа просит любой сэндвич со свиной отбивной. Я хочу сказать, что душа просит тот самый сэндвич со свиной отбивной.

– То есть…

– Вот-вот, старина. Моя душа просит тот самый сэндвич со свиной отбивной. Из закусочной «Джон Свиная Отбивная». В Бьютте, штат Монтана. – Об этом мало кто знает, но факт есть факт: сэндвич со свиной отбивной – лучшая в мире еда. А вот другой факт, о котором мало кто знает: самые лучшие на свете сэндвичи со свиной отбивной готовят в Бьютте, штат Монтана. И уж почти никто не знает, что самые лучшие сэндвичи со свиной отбивной на весь Бьютт – в маленькой закусочной «Джон Свиная Отбивная». Но я-то это знала. И Родео тоже знал. Я заглянула ему в глаза: – Мной овладело Роковое Влечение.

Вообще-то нормальные люди, услышав от меня такое, наверняка бы заволновались. Но Родео не чета нормальным. Когда я сказала ему, что у меня Роковое Влечение, он только широко, лучезарно ухмыльнулся.

Роковые Влечения были частью нашей жизни. Когда кого-то из нас – по правде сказать, чаще всего это случалось с Родео – разбирало сильнейшее, неудержимое желание что-то съесть или что-то сделать, желание, которое невозможно отложить на потом, мы называли это «Роковое Влечение». Или просто «РОКВЛЕ»: « р аз о хота – к инь в се л егко и е зжай». Неважно, где мы находились. Неважно, чего нам вдруг захотелось и далеко ли ехать. Родео обожал, когда нас настигали «Роковые Влечения». Однажды им овладело Роковое Влечение к рыбным тако из его любимого фургончика в Сан-Диего. А ехали мы тогда по Северной Дакоте. Ну и что – какая разница! Было спето много песен, было выпито еще больше чашек кофе, одометр нащелкал даже не знаю сколько миль, и спустя трое суток старина Родео, блаженно закатив глаза, уплетал тако своей мечты.

– И что, этот тако стоил такого долгого пути? – спросила я, а Родео утер подбородок и сказал с набитым ртом: – Вопрос не в том, стоил ли тако долгого пути, землеройка моя; вопрос в том, стоил ли путь этого тако? – Я ничегошеньки не поняла, но это как раз не удивительно: Родео – он такой.