Янош Хаи - Писатель путешествует

На улице, рядом с зажиточными и прилежными потомками прежнего пастушьего народа, нежданно-негаданно оказавшимися в центре всемирного денежного рынка, ходят банкиры-космополиты и интернациональные мошенники — никто не смог бы определить, где граница между этими двумя категориями. Швейцария — это швейцарские часы, швейцарские перочинные ножи, швейцарский шоколад, швейцарский сыр, из которого венгерский потребитель знает только фальсифицированный эмменталь («Паннония»); и еще, для венгров, это страна недоброй памяти швейцарского франка. Но не страна швейцарского берета; во всяком случае, странно было бы представить швейцарца, хорошо одетого и не терпящего никакой безалаберности, в этом, заимствованном у вечно недовольных басков, но характерном для венгров головном уборе.

Расхожая фраза из лингва франка, на котором говорит среднестатистический путешественник: «Very expensive!» [1] Очень дорого! (англ.) (Здесь и далее — прим. перев.) «Здесь живут богатые?» — спросил у меня на улице иракский турист (есть и такие). «Everywhere in Switzerland» [2] Везде в Швейцарии (англ.). , — сказал я. Здесь в самом деле все безумно дорого; правда, и люди безумно богаты. Благосостояние таково, что глаз, привыкший к убогим орманшагским и ниршегским [3] Орманшаг, Ниршег — окраинные районы Венгрии. деревенькам, просто не способен увидеть границу, за которой здесь начинается бедность. Кто в Швейцарии беден, тот у нас еще богат. Состояние здесь собирают столетиями, и размеры его сокращаются разве что в том случае, если среди потомства появится вдруг какой-нибудь алкоголик или наркоман. Но вероятность подобной аномалии крайне невелика: строгие и целеустремленные протестанты — а этим качествам у них учатся и католики (почти половина населения) — быстро выпалывают дурные всходы, и если уж ничего другого не остается, то добиваются, по крайней мере, того, чтобы состояние предков попало не к заблудшей овце, а к наследникам, способным сохранить и приумножить его. Столетиями тут не было войн, даже пожары случались редко. Быть солдатом здесь — патриотический долг, но на самом деле — развлечение. Вокруг ты видишь дома, построенные основателями семей, память о которых давно растворилась в дымке времени. Протестантские города, такие как Берн, Базель или Цюрих, лишены средневековой красочной пестроты: пуританское мышление яркие цвета воспринимало как дьявольское наваждение, и фрески, произведения живописи, украшавшие древние католические церкви, были уничтожены не только в храмах, но и в жилых домах. В католических кантонах — Цуге, Люцерне — пиршество красок сохранилось. Конечно, каждая постройка реставрирована с помощью самой современной строительной техники; швейцарцы не отапливают зимой улицы, как венгры. Турист, если он находится тут продолжительное время, получает почти иммунитет к множеству средневековых построек, которым где-нибудь в другом месте, наткнувшись хотя бы на одну, дивится, раскрыв рот. Зато он будет искренне поражен, попав случайно в такое поселение, где история домов уходит в прошлое не далее, чем история какой-нибудь крестьянской семьи, то есть, скажем, до прадеда, и где альтштадтом (старым городом) называют квартал или кварталы, которые в других городах вообще не обозначают на карте, чтобы туда не забрел ненароком какой-нибудь турист. Таков, скажем, город Винтертур, о котором неискушенный путешественник долго думает, что это — название турфирмы, и не может понять, почему туда идут поезда: неужто в Швейцарии зимний туризм считается настолько важным, что к туристическому офису направляются целые железнодорожные составы? Правда, в городке этом, когда-то известном своей промышленностью, не счесть великолепных, один другого лучше, музеев. Здесь, например, находится лучшая в стране, а может, и в мире, тщательно подобранная частная коллекция, которую подарил городу промышленный магнат Оскар Рейнхарт, поступив так же, как в свое время, в начале XX века, поступали Генри Клэй Фрик, Джон Пирпонт Морган или Эндрю Карнеги в Нью-Йорке, — может быть, для того, чтобы усмирить угрызения совести, ведь кто знает, как было собрано их богатство; или тайно надеясь, что благодаря этим коллекциям они будут жить и после смерти; хотя, конечно же, все это пустая иллюзия: жить будет только коллекция. Есть, конечно, такое понятие — «посмертная жизнь», но с точки зрения жизни — это совсем не жизнь.

У нас в Венгрии импортированный из Неаполя король Роберт Карой как раз пытался укрепить центральную власть, когда на швейцарских землях Вильгельм Телль между делом отстоял для своей родины независимость (1307) и благодаря этому стал символом мировой свободы, попав даже на венгерские игральные карты. С тех пор страна, не считая редких пожаров, лишь богатела; швейцарцы сохранили для потомства не только золотые монеты, но даже старинные рождественские елочные украшения. Культ Вильгельма Телля тут существует и цветет. Его имя носит множество учреждений, ресторанов, гостиниц, особенно в Центральной Швейцарии, где легендарный герой во время бури освободился от стражников. Да оно и понятно: на Фирвальдштетском озере, близ Люцерна, буря не станет помогать никому, только настоящему герою. TELL, TELL, TELL, Tell — куда ни глянь. Если ты понятия не имеешь о легендарном герое, который попал стрелой в яблоко на голове собственного сына, то, не задумываясь, зайдешь куда-нибудь, где над дверью висит вывеска «TELL», в надежде починить забарахливший мобильник, а потом изумленно вытаращишь глаза, когда, вместо починки телефона, тебе попытаются навязать номер в каком-нибудь отеле за двести франков в сутки.

Здесь три основных государственных языка. Чаще всего и охотнее всего говорят по-немецки, и не только немцы; но из немцев мало кто знает итальянский или французский, а тем более ретороманский, этот архаичный, происходящий от латыни язык, который сохранили жители изолированных долин, составляющие едва ли один процент населения. Я выступаю в Будапеште вместе с ретороманским писателем (Арно Каменишем), он пишет и по-немецки, и на родном языке. Он настолько занят, что с выступления едет прямо в аэропорт. Странно: иногда какая-нибудь субкультура, кажущаяся незначительной, позволяет взлететь в самый центр мирового культурного рынка. Правда, для него, Камениша, трамплином послужил немецкий; так уж устроен англосаксонский мир: сначала перешагни немецкую границу, а там посмотрим, что ты собой представляешь. Ему удалось ее перешагнуть, так что теперь видеть, что он собой представляет, может любой. Правда, часто на встречах с венгерскими читателями в начале звучит реплика: а мы и не знали, что в Швейцарии румыны живут, и, когда наконец удается объяснить, что к чему, и уже минут сорок речь идет о литературе, вдруг вылезает какой-нибудь дядюшка: а что, ретороманский — это диалект румынского? Или следом за ним какой-нибудь другой дядюшка: а что, ретороманы тоже верят в дакорумынскую теорию? Дядюшки эти так и не поняли того, что их тетушки поняли уже в самом начале. Может, потому, что на ухо туговаты, а слуховой аппарат не носят из тщеславия, или потому, что и на пенсии хотят выглядеть глубокомысленными, по крайней мере, перед женами своими, и поскольку не слышат, что происходит вокруг, все внимание сосредоточив на формулировке вопроса, то и не замечают, как краснеет рядом жена.