Юозас Пожера - Нет у меня другой печали

Я иду за Василием, стараюсь не отставать, а из головы не идут слова: «Не знаете и, наверно, никогда не будете знать». Чего это мы не знаем и не будем знать? Они, тофалары, знают, а мы, другие народы, никогда не будем знать… И хорошо это или плохо, что не будем знать? Менингит мы знаем, чахотку тоже… Увы, знаем и рак, и инфаркт, и множество других бичей рода человеческого. Так чего ж мы еще не знаем? Какая еще напасть, которую тофы знают и о которой, судя по тону Василия, лучше ничего не знать?

Варвара уже спала. Петр сидел на том же месте, где мы его оставили, и по-прежнему смотрел на костер. Не шелохнулся, не поднял головы, и у меня мелькнула мысль, что, пожалуй, он совсем не нуждался в нашем обществе, даже не заметил нашего отсутствия. О чем он думает, часами глядя, как пламя костра пожирает сухие лиственничные стволы?

— Петр, все тофалары уходят в тайгу с женщинами, у всех жены — охотницы, а ты почему один? — спрашиваю я, желая вызвать его на разговор, хотя бы через узкую щелочку заглянуть в душу этого человека, немножко узнать его. И опять ничего не получается.

— Я всегда один, — говорит он и умолкает, и опять веет холодом от этих слов, словно топором отрубленных или выдолбленных на камне. Тяжелых, каменных слов.

А утром мы с Петром отправляемся охотиться на белок. Иван Унгуштаев еще не вернулся из Алыгджера. Он приедет после обеда. А без него мы не можем двигаться дальше. Надо ждать старика. Вчера лесник разрешил нам поохотиться в его владениях, и мы с Петром, захватив рыжего Тобика, покидаем лагерь.

И сегодня светит солнце, и сегодня небо голубое и чистое, будто ночью искупалось в лунном роднике. Тепло. По горным склонам лежит снег, берега ручья подернуты ледяной коркой, зима вот-вот покажет свои зубы, но солнце делает свое, и к полудню приходится прятать в рюкзак варежки, вязаную фуфайку и шапку-ушанку. Я иду в одной рубахе, с непокрытой головой и все-таки задыхаюсь от жары. Загонял меня рыжий Тобик. Добрый пес. За такого пса настоящий охотник не только телочку-двухлетку, но и двух коров не пожалеет. Но Петр и не думает с ним расстаться. Потому и не думает, что Тобик — отличный работник. Не успели спустить его с поводка — Тобик скрылся в чаще, а спустя несколько минут мы услыхали хриплый и мощный лай. Бежим. Бежим задыхаясь, не разбирая дороги, спотыкаясь о корни, ветви, падаем, ругаемся, снова вскакиваем и бежим с одной мыслью: только бы успеть, только бы Тобику не надоело нас ждать, только бы не бросил белку и не пустился на поиски другой. Часто бывает, что и хорошую собаку сам охотник портит, не поспевая вовремя на ее лай. Собака думает, что хозяину не нужен этот зверек, и, оставив его, бросается на поиски другого. Несколько таких оплошностей — и нет собаки. Останется сбитый с толку, ни на что не годный пес, которого остается только пристрелить, потому что охотиться с таким невозможно — он лишь подымет белок, распугает их, а ты и не заметишь, на каком дереве они попрятались. Потому-то мы и летим как на пожар, потому и торопимся. Собака должна знать, что хозяин с нетерпением ждет ее голоса и тут же поспешит на помощь, где бы ни был он в эту минуту. И если собака убедится, что охотник всегда следует за ней, — ни за что не бросит загнанного на дерево зверька, хоть целый день придется просидеть под ним.

Запыхавшиеся, мокрые от пота, мы карабкаемся в гору, оступаемся, ползем на четвереньках, снова встаем, пока наконец под высоким кедром не замечаем Тобика. Он сидит в нескольких метрах от дерева и лает, задрав морду. На сухой ветке сидит белка и с любопытством смотрит на собаку. На нас она не обращает ни малейшего внимания. Петр снимает с плеча мелкокалиберку, стреляет. Пуля врезается в дерево рядом с белкой, и я вижу, как отлетает кусочек коры. Белка скачет с ветки на ветку, быстро сбегает по стволу дерева, соскакивает на снег и через мгновение оказывается на другом дереве. Тобик чуть было не схватил ее за хвост на земле. Я даже слышал, как клацнули зубы пса. Теперь он снова стоит задрав голову и лает. Снова выстрел. И снова мимо. Теперь белка скачет по верхушкам деревьев. Тобик бежит, не спуская с нее глаз, и лает страстно, яростно. Я смотрю, как Петр перезаряжает винтовку, и не выдерживаю:

— Дай-ка я… У меня дробовик…

— Нет, — говорит Петр. — Надо еще ее попугать, чтобы Тобик привык преследовать.

Я не верю ему. Мне кажется, он и сам не верит в свои слова. Промазал, а теперь выдумывает оправдания. Он, должно быть, догадывается, о чем я думаю, потому что смотрит на меня и криво усмехается. Чувствую, что и мое лицо перекосилось в неискренней усмешке. Петр отворачивается и говорит:

— Стреляю в глаз.

Хлопает выстрел, и я вижу, как белка беспомощным пушистым комочком падает вниз, цепляясь за колючие ветви кедра, раздвигая их, ударяясь о них, пока наконец не плюхается в снег. Тобик бросается к ней, но сердитый голос хозяина останавливает собаку:

— Нельзя.

Петр подходит к белке, подымает ее за пушистый хвост, и я вижу — пуля действительно попала в глаз и вышла с другого боку. Петр не обращает на меня внимания, не хвастается метким выстрелом, он дует на беличий мех, разглядывая, успел ли зверек окончательно сбросить летнюю и надеть зимнюю шубу.

— Годится, — говорит он и продевает в пустую глазницу жестяной наконечник кожаного шнурка, нанизывает на него белку, как ребятишки нанизывают на шпагатик рыбу.

А где-то на верху крутого откоса снова раздается лай Тобика. И мы снова бросаемся вперед, хотя я еще не успел отдышаться, сердце колотится после бешеной гонки и, кажется, готово выскочить из груди.

Тобик снова задрал морду к вершине кедра, время от времени гавкает, однако мы, как ни стараемся, не видим белки. Обходим вокруг кедра, со всех сторон осматриваем дерево, не пропуская ни одной ветки, но белки и следа нет. Зимняя шкурка у здешних белок темно-серая, почти что черная, с чуть заметным синеватым отливом, и если зверек притаился где-нибудь среди ветвей, увидеть его трудно. Я слыхал, что в таких случаях охотники берут длинный шест, прижимают один конец у основания дерева, а затем всем шестом бьют по стволу плашмя. Говорят, помогает. Я так и хочу сделать, но Петр машет рукой:

— Не надо. Мы ее по-другому выкурим. — Он подходит к дереву и предупреждает меня: — Ты смотри!

Я смотрю. Вижу, как Петр грубыми ногтями впивается в кору дерева, как будто хочет сам взобраться на кедр. Он медленно перебирает руками вверх по стволу, скребет кору, и, если прислушаться, похоже, что какое-то живое существо лезет на дерево. Я вижу, как шевелятся ветви и белка стрелой взлетает на самую верхушку — не выдержали нервы у бедняжки: кто его знает, что там за страшилище карабкается! Петр отступает на несколько шагов, вскидывает винтовку, и спустя мгновенье к моим ногам падает мертвая белка. Пуля вошла рядом с глазом. Петр морщится. Он недоволен выстрелом. На спичечную головку от глаза, а он морщится.