Юозас Пожера - Нет у меня другой печали

Жизнь Зигмаса Лобшайтиса была нелегкой. Семнадцатилетним парнем взял он в руки винтовку и записался в отряд народных защитников в местечке Эрживилкас. Много нервов стоили полные опасности ночи, когда свирепствовали шайки буржуазных националистов. Все знают, какое это было тревожное, кровавое время. После — милицейская школа в Каунасе, звание младшего лейтенанта, работа в Клайпеде, Гаргждай, Паланге. И сорвался парень на спиртном. Расстался с лейтенантскими погонами, расстался с работой, и остался человек только с верной своей Стасе и желанием не сдаться, выкарабкаться. Покинув Литву, отправился на поиски счастья. Был в Карелии, в Казахстане, а затем попал сюда. Воспитывает двоих детей — сына Зигмаса и дочурку Риту. Зигмас в третьем классе, Рита — в детском саду.

Лобшайтис говорит:

— Заработаю денег и поеду домой, в Литву.

А заработать здесь можно. Труд хорошо оплачивается. Не знаю, как складываются дела у Зигмаса. Сам он не хвастался, а спрашивать о таких вещах неудобно. Но один из литовцев — Альгас Свиклис, работавший в том же хозяйстве, сообщил мне, что где-то возле Утены достроил родителям дом за три с половиной тысячи рублей и еще столько же лежит у него на книжке.

Надо думать, и мечта моих теперешних хозяев тоже сбудется. Они действительно заслужили это.

Под вечер мы вышли из леса и большаком направились к дому. Иззябшие за день лица пылали, чесались, болели от малейшего прикосновения. Но я был доволен, так как знал, что после этого дня мне будет легче. А завтра я ухожу в тайгу на целую неделю. И администрация хозяйства, и заботливые мои хозяева всячески меня отговаривают, предлагают подождать. Но время не ждет. Не могу я сидеть здесь целую неделю. Никак не могу, хоть и боязно в такую стужу брести на лыжах за двадцать километров по нетронутой тайге к охотничьей заимке, куда поведут меня коренные сибиряки, испокон веков промышляющие охотой и знающие этот край как свои пять пальцев.

Солнце еще не село. Желто-багровый шар горит на горизонте, освещая поселок с его дымящимися трубами. Я думаю, что и много лет спустя сибирская зима будет оживать в моем воображении прежде всего через эти дымящиеся трубы, устремившие высоко в синее небо белые пряди дыма. Солнце еще не село. Горит над дальним хребтом, а на востоке выплывает луна. Желтая, полная, ничем не отличающаяся от солнца. Разве только беловатыми контурами своих морей и кратеров.

Хозяин осматривается, глядит на чистое, будто выметенное, небо и говорит:

— Завтра опять мороз будет.

А я не знаю — радоваться мне или нет, что увижу еще один день белого солнца.

Наконец я остался в заимке один. Виталий Слободчиков и Ангон Ахунов положили в рюкзаки еду, захватили ружья и, нагнувшись у низкой притолоки, выбрались во двор, Я смотрел в окошко, как они долго и тщательно прикрепляли к валенкам лыжи, затем, проваливаясь по колено в рыхлом снегу, спустились с холма к замерзшей речушке, где мы видели утром свежие следы северных оленей. Я провожал их взглядом, пока прибрежные лиственницы и густые кустарники не слились с двумя фигурками. Они вернутся лишь поздно вечером. Я обязался приготовить горячую еду, чтобы они могли подкрепиться и согреться, едва переступят порог избушки. Однако до вечера еще много времени, и я достаю из рюкзака папку с бумагой, придвигаю к окну небольшой, грубо отесанный, но прочно сбитый стол.

Впечатлений столько, что не знаю, с чего начать. О чем писать? Может быть, о том, как Зигмас Лобшайтис отвез меня в деревушку Прокопьево и познакомил с человеком, который спас, вытащил из лап смерти и самого Зигмаса, и его жену Стасе? Это было несколько лет назад, во время ледохода, когда Илим выворачивает с корнем столетние деревья. Человек не струсил. На утлой лодчонке добрался до утопающих, вытащил их из воды. Я видел этого человека. Обыкновенное, ничем не примечательное русское лицо. Возможно, читателю и была бы интересна эта история. Возможно, через нее удалось бы раскрыть еще одну черту, характерную для русских людей. Но я думаю, что на эту тему уже много писалось, и ничего нового я не скажу.

А что же новое я могу сказать? Чего наш читатель еще не слышал? О чем писать? Может быть, всех интересует трагедия, случившаяся в том же Прокопьеве поздней осенью прошлого года, когда медведь задрал двоих — отца и дочь — в их же собственном дворе? Это случилось семнадцатого октября, многие видели всё собственными глазами и рассказывали мне со всеми подробностями: и как медведь средь бела дня пришел ко двору, и как он, не обращая внимания на коров, направился к человеку, и как тот дал спрятаться в дом жене, а сам добежал под носом у медведя до сарая и хотел там запереться, и как медведь высадил дверь и одним ударом убил его, и как из избы выскочила дочь убитого и с голыми руками бросилась на медведя, и как зверь несколькими ударами в четырех местах сломал ей позвоночник. И как нес потом женщину в охапке, точно заслоняясь ее телом от преследователей, и как муж несчастной женщины долго не решался стрелять, и как в конце концов мужчины прикончили косматого разбойника.

Таких медведей называют шатунами, потому что в эту пору им положено спать, а они шатаются по тайге, видимо, потому, что у них глисты и они все время чувствуют голод. А какой сон голодному? Обо всем этом люди подробно рассказывали мне, и, наверно, можно было бы написать об этом, но я подумал, что медведь никогда не отличался нежным отношением к человеку, и ничего нового читатель не услышит.

И тогда мне захотелось написать о людях сибирской тайги, о вечной их борьбе с природой. О безжалостной, коварной тайге и о разуме человека, его воле, его умении приспособиться к невыносимым условиям и выйти победителем из этого поединка. Может быть, этот рассказ поможет читателю лучше узнать людей Сибири.

С Виталием Слободчиковым — коренным сибиряком — меня свел Зигмас Лобшайтис. Среднего роста, средних лет мужчина на первый взгляд показался мне мальчишкой из-за крупных веснушек, сплошь усеявших лицо, и рыжеватых, торчащих во все стороны вихрастых волос. Казалось, человек надкусил спелый помидор, обрызгался и не успел стереть капельки сока. Виталий долго раздумывал над моим предложением, отправиться в глубь тайги, но в конце концов согласился и сам предложил третьего спутника — башкирского татарина Ангона Ахунова, который уже несколько лет работает в этом же лесхозе. Ахунов оказался высоким парнем с твердым взглядом, кривоногий, словно родился на коне и всю жизнь не слезал с седла.

Вечером мы собрались в избе Виталия Слободчикова, принесли собранные в дорогу рюкзаки, но хозяин дома приподнял их, взвесил на руке и велел развязывать. Без долгих разговоров он извлек из моего рюкзака теплое одеяло: