Гэри Дженнингс - Путешественник

Толчком же к долгим рассуждениям Ноздри стал следующий случай. Когда мы нагружали верблюдов, он обнаружил маленькую змейку, которая свернулась, чтобы поспать в одном из наших вьюков. Сначала Ноздря испуганно взвизгнул, а потом сказал:

– Должно быть, мы везли несчастное создание от самого Кашана. – И вместо того, чтобы убить змейку, он опустил ее на песок и позволил уползти. Когда мы отъехали, раб объяснил нам, почему он так поступил. – Мы, мусульмане, не питаем такого отвращения к змеям, как вы, христиане. Разумеется, мы не слишком-то любим их, однако не боимся и не ненавидим их так, как вы. Как сказано в вашей Священной Библии, змея есть олицетворение дьявола – Сатаны. А еще у вас существуют легенды об огромных змеях – чудовищах, которых вы называете драконами. Все наши мусульманские чудовища обязательно принимают облик либо человеческих существ – джинны и ифриты, – либо птиц (например, гигантская птица Рухх). Еще в нашей мифологии есть mardkhora: это чудовище, у которого голова человека, туловище льва, иглы, как у дикобраза, и хвост скорпиона. Обратите внимание: змея не упоминается.

На это отец спокойно заметил:

– Змея провинилась еще в давние времена, когда произошла та прискорбная история в садах Эдема. Так стоит ли удивляться, что христиане боятся ее и потому ненавидят и стараются убить при любой возможности.

– Мы, мусульмане, – продолжил Ноздря, – верим в то, во что должны верить. Именно змей Эдема завещал арабам их язык, поскольку специально изобрел его для того, чтобы заговорить с Евой и совратить ее. Потому-то арабский язык, как всем известно, наиболее изысканный из языков и на нем легко кого-либо уговорить. Разумеется, Адам и Ева, когда были одни, говорили на фарси, потому что это самый красивый из языков. А карающий ангел Гавриил всегда говорит на турецком языке, потому что он самый грозный. Однако, между прочим, я говорил о змеях, и совершенно очевидно, что именно то, как эти змеи извиваются, и вдохновило арабов на создание своей манеры письма, которую впоследствии переняли фарси, турецкий, синдхи и все другие цивилизованные языки.

Отец заговорил снова:

– Мы, люди Запада, всегда называли эту манеру письма «червячки для рыбы» и даже не подозревали, как близки к истине.

– Змей дал нам еще больше, хозяин Никколо. Его манера двигаться по земле, изгибаясь и распрямляясь, вдохновила какого-то нашего гениального предка, и он изобрел лук и стрелы. Лук такой же тонкий и волнистый, как змея. А стрела такая же тонкая и прямая, и у нее такая же смертоносная головка. Так что у нас есть хороший повод славить змею, что мы и делаем. Например, мы называем радугу небесным змеем, и это является комплиментом им обоим.

– Интересно, – пробормотал отец, терпеливо улыбаясь.

– Вы же, христиане, – продолжил Ноздря, – наоборот, сравниваете змею со своим собственным zab и утверждаете, что именно змей Эдема принес на землю плотские наслаждения, а потому они порочны, уродливы и омерзительны. Мы, мусульмане, возлагаем вину на того, кто действительно виноват. Не на безобидного змея, а на Еву и всех ее потомков женского пола. Как гласит четвертая сура Корана: «Женщина – это источник всего зла на земле, и Аллах создал сие чудовище, дабы мужчина противостоял искушению и земной…»

– Ciacche-ciacche! [146] Ах ты, из негодяев негодяй! (ит.) – сказал дядя.

– Простите, хозяин?

– Sciocchezze! Sottise! [147] Глупости! Лучше помалкивай! (ит.) Bifam ishtibah! Хватит болтать чепуху! Ноздря пришел в ужас и воскликнул:

– Хозяин Маттео, вы называете Священную книгу чепухой?

– Твой Коран был написан мужчиной, ты не можешь этого отрицать. Кроме того, и Библия и Талмуд тоже были написаны мужчинами.

– Ну хватит, Маттео, – перебил его мой благочестивый отец. – Эти люди всего лишь записали слова Бога, Аллаха или кого еще там.

– Но они были мужчинами, с этим спорить не приходится, а стало быть, и рассуждали как мужчины. Все праведники, апостолы и мудрецы были мужчинами. А теперь ответь мне, раб, какие же мужчины написали Коран? Обрезанные, вот какие!

– Осмелюсь предположить, хозяин, – сказал Ноздря, – что они писали не своими…

– В известном смысле, все обстояло именно так. Детородные органы всех этих мужчин были искалечены во имя религии. Когда они выросли и стали зрелыми, то обнаружили, что их плотские наслаждения уменьшились в той степени, в которой были уменьшены их органы. Вот почему в своих Священных книгах они постановили, что совокупляться надо не для удовольствия, а исключительно для воспроизведения потомства, а во всем остальном это постыдное и наказуемое деяние.

– Но, добрый хозяин, – настаивал Ноздря, – нас ведь лишили всего-навсего крайней плоти, мы же не превратились в евнухов.

– Любое увечье – это уже потеря, – возразил дядя Маттео. Он бросил поводья верблюда и почесал свой локоть. – Мудрецы прежних дней, осознав, что обрезание притупило их чувственность и наслаждение, завидовали и боялись, что остальные могут получать от этого больше радости. Страдание любит компанию, потому-то они и написали свои Священные книги, чтобы обеспечить себе эту компанию. Сначала иудеи, а затем и христиане – поскольку евангелисты и другие ранние христиане были всего лишь обращенными евреями, – а после них Мухаммед и последовавшие за ним мусульманские мудрецы. Да все изыскания этих обрезанных мужчин по поводу плотских наслаждений сродни песням глухих.

Похоже, это заявление дяди не понравилось отцу не меньше, чем Ноздре.

– Маттео, – предостерег он, – на открытом пространстве этой пустыни мы совершенно беззащитны перед молниями. Твои высказывания не лишены оригинальности, однако умоляю тебя: прояви благоразумие и прекрати свою критику.

Не обращая на него внимания, дядя продолжил:

– Неужели эти ваши составители Корана не понимали, как они обделяют мусульман?!

– Но, хозяин, – возразил Ноздря, – как они могли это понимать? Вы утверждаете, что обрезанный мужчина испытывает меньшее наслаждение, чем необрезанный. Однако для меня ваши слова – пустой звук, ибо мне не с чем сравнивать. Думаю, что только тот способен судить об этом, у кого имеется собственный опыт: мужчина, который сам смог испытать оба состояния и сравнить то, что было до и после. Простите мне мою дерзость, хозяин Маттео, но не пришлось ли вам случайно подвергнуться обрезанию в уже зрелом возрасте?

– Наглый язычник! Да как тебе только в голову такое пришло!

– Ну тогда мне кажется, что тут нас рассудит только женщина, которой довелось наслаждаться как обрезанным, так и необрезанным мужчиной и которая могла сравнивать.

При этих словах я вздрогнул. Говорил ли Ноздря ехидно и со злым умыслом или же с наивной непосредственностью, но его слова были недалеко от истинной природы дядюшки Маттео, скорее всего, у того действительно имелся подобный опыт. Я взглянул на дядю, испугавшись, что он сейчас покраснеет, начнет бесноваться или открутит Ноздре голову и таким образом признается в том, что так долго скрывал. Однако дядя отнесся к намекам с полнейшим равнодушием, так, словно ничего и не заметил, и лишь задумчиво проговорил: