Гэри Дженнингс - Путешественник

Хотя я был одет во все самое лучшее, ноги принесли меня к портовым ребятам, благо это было по соседству. После того как меня освободили из тюрьмы, я заходил к ним редко и ненадолго. Теперь, поскольку я был бывшим заключенным, мальчишки, казалось, стали относиться ко мне как к взрослому мужчине, даже как к знаменитости, во вся ком случае, между нами образовалась некая дистанция, чего раньше не было.

В тот день я не застал на барже никого, кроме Дорис. Она стояла на коленях внутри трюма, одетая лишь в тесную рубашку, и перекладывала мокрую одежду из одного ведра в другое.

– Болдо с остальными отправились на рынок рыться в отбросах, – сказала она. – Они будут отсутствовать весь день. У меня появилась возможность выстирать все, что они не носят.

– Можно составить тебе компанию? – спросил я. – А заодно и переночевать сегодня ночью у вас на барже?

– Твоей одежде тоже понадобится стирка, если ты это сделаешь, – заметила девочка, критически оглядев меня.

– У меня было жилье и похуже, – ответил я. – Кроме того, есть ведь и другая одежда.

– Откуда ты сбежал на этот раз, Марко?

– Сегодня свадьба моего отца. Он привел в дом matrigna [90] Мачеха (ит.) . для меня, а мне совершенно никто не нужен. У меня ведь была родная мать.

– У меня, должно быть, тоже, но я бы не возражала и против matrigna. Иногда я сама себя ощущаю matrigna для толпы всех этих сирот, – рассудительно, словно взрослая женщина, заметила Дорис.

– Эта донна Лиза – вообще-то приятная женщина, – сказал я, садясь так, чтобы прислониться спиной к трюму. – Но мне почему-то не хочется находиться под одной крышей с отцом в его брачную ночь.

Дорис взглянула на меня с явным подозрением, уронила то, что было у нее в руках, подошла поближе и села рядом.

– Отлично, – прошептала она мне на ухо. – Оставайся здесь. И вообрази, что сегодня твоя брачная ночь.

– О! Дорис, ты снова за свое?

– Не понимаю, почему ты упорно отказываешься. Я теперь привыкла содержать себя в чистоте, как, ты говорил, и следует делать настоящей даме. Я везде чистая. Посмотри.

И, прежде чем я успел запротестовать, она одним движением скинула с себя одежонку. Действительно, девочка была чистой, на теле не было видно и следов волос. Даже донна Илария не была такой мягкой и лощеной. Конечно, у Дорис еще не хватало женских изгибов и округлостей. Ее груди только начали расти, а соски выглядели лишь слегка темней ее кожи, на боках и ягодицах тоже было маловато женской плоти.

– Ты еще zuzzеrеllónе [91] Молокососка (ит.) . , – сказал я, стараясь говорить скучающим равнодушным тоном. – Тебе надо еще расти и расти, чтобы стать настоящей женщиной.

Это было правдой, но в самой ее юности, в том, что Дорис была такой маленькой и незрелой, имелась своя прелесть. Хотя все парни по натуре своей развратны, они всегда вожделеют настоящую женщину. И любую ровесницу они воспринимают как подругу по играм, девчонку-сорванца среди мальчишек, zuzzеrеllónе. Однако я был опытней большинства мальчишек. У меня уже имелся опыт общения с настоящей женщиной. Это привило мне вкус к музыкальным дуэтам, к тому же какое-то время мне пришлось обходиться без музыки, – передо мной же сейчас стояла неискушенная в любви девчонка, желавшая, чтобы ее познакомили с этим искусством.

– Но ведь это будет непорядочно с моей стороны, – сказал я, – даже если представить, что это брачная ночь. – Я больше убеждал себя, чем ее. – Я ведь говорил тебе, что собираюсь уехать в Рим через несколько дней.

– Так же, как и твой отец. Но это не помешало ему жениться по-настоящему.

– Да, хотя мы и поссорились из-за этого. Я не считаю это правильным. Однако его новая жена, похоже, всем довольна.

– То же самое будет и со мной. А теперь давай представим, Марко, что сегодня наша брачная ночь, а после этого я стану ждать, и ты вернешься. Ты же сам сказал: когда сменится дож.

– Ты выглядишь нелепо, малютка Дорис. Сидишь здесь голая и рассуждаешь о дожах и тому подобном.

Но она вовсе не выглядела нелепой, Дорис выглядела как одна из нимф, о которых рассказывают старинные легенды. Я честно пытался противостоять ее чарам.

– Твой брат так часто повторяет, какая неиспорченная девушка его сестра…

– Болдо не вернется до ночи, и он ничего не узнает о том, что произойдет между нами.

– Он придет в ярость, – продолжал я, словно она и не перебивала меня. – Нам снова придется драться, как мы подрались в тот день, когда он запустил в меня рыбиной.

Дорис надула губки.

– Ты не ценишь мою доброту. Удовольствие, которое ты мне доставишь, станет ценой за боль, которую ты мне причинишь.

– Боль? Как это?

– Для девственницы в первый раз все протекает болезненно. Она не испытывает удовольствия, это известно каждой девушке. Все женщины рассказывают об этом.

Я задумчиво сказал:

– Не знаю, почему это должно причинять боль. По-моему, боли не должно быть, если сделать все так, как я. – Я решил, что с моей стороны будет бестактно упоминать в этот момент об Иларии. – Я имею в виду, тем способом, которому я выучился.

– Если это действительно так, – заметила Дорис, – то ты за свою жизнь смог бы заслужить обожание многих девственниц. Ты покажешь мне тот способ, которому научился?

– Видишь ли, надо сперва подготовиться. Например, вот так. – Я коснулся одного из ее миниатюрных сосков – zizza.

– Zizza? Это всего лишь щекотно.

– Я полагаю, щекотку скоро сменит другое ощущение.

Вскоре она сказала:

– Да, ты прав.

– И твоему zizza это тоже понравилось. Он поднялся, словно прося о большем.

– Да, да, это так. – Дорис медленно легла на спину, прямо на палубу, и я последовал за ней.

Я продолжил:

– Еще больше zizza любит, когда его целуют.

– Да! – И, словно ленивая кошка, она сладострастно вытянула свое маленькое тело.

– А теперь этот, – сказал я.

– Опять щекотно.

– Это тоже станет приятней, чем щекотка.

– Да. Правда становится, я чувствую…

– Вот видишь, пока никакой боли.

Дорис покачала головой, глаза ее закрылись.

– Для таких вещей даже не требуется присутствия мужчины. Это называется монашеский гимн, потому что девушки сами могут проделывать это с собой. – Я был с ней до щепетильности честен, давая возможность прогнать меня.

Но она сказала только, затаив дыхание:

– Я даже не представляла… не знала, как я там выгляжу.

– Ты легко можешь рассмотреть свою mona с помощью зеркала. Дорис честно призналась:

– Я не знаю никого, у кого было бы зеркало.

– Тогда посмотри, обычно она вся покрыта волосами. Твоя все еще голая, ее можно увидеть, и она мягкая. Такая хорошенькая. Она выглядит как… – Я попытался подыскать поэтическое сравнение. – Ты знаешь, некоторые виды макарон выглядят как маленькие ракушки? Что-то наподобие женских губок?