Гэри Дженнингс - Путешественник

Какое-то мгновение я колебался. Даже если это место было обыкновенной мечетью, мы и то уже здорово осквернили его. А затем я подумал: «Один кувшин или два, какая разница?» Я взмахнул прутом изо всех сил, и второй кувшин с шумом разбился на мелкие осколки; из него волной хлынуло кунжутное масло, и еще что-то мокрое со шлепком ударилось о землю. Я наклонился, чтобы рассмотреть это, а затем торопливо отскочил и сказал Леви:

– Давай уйдем отсюда.

На пороге я обнаружил свои чулки на том самом месте, где бросил их, и с удовольствием надел снова. Я не обратил внимания на то, что они сразу пропитались маслом и прилипли ко мне, остальное мое одеяние уже было липким и промокшим насквозь. Я поблагодарил Леви за то, что он меня спас и рассказал мне об арабской магии. Он церемонно попрощался со мной, пожелав доброго пути, и предостерег: несмотря на полученную от несуществующего иудея весточку, мне следует быть поосторожней, дабы не навлечь на себя новые неприятности. Затем Леви отправился в свою кузницу, а я поспешил обратно в хану, причем по дороге постоянно оглядывался, не преследуют ли меня трое арабских мальчишек или колдун, для которого они меня схватили. Теперь я не сомневался, что это была никакая не проказа, и больше не считал магию сказкой.

Леви стоял рядом, когда я разбил второй кувшин, но не спросил, что же я увидел, склонившись, чтобы рассмотреть осколки, а сам я не пытался рассказать это ему, я не мог четко объяснить это даже теперь. Как я уже говорил, место было очень темное. Однако то, что упало на землю с характерным мокрым шлепком, было человеческим телом. Что я рассмотрел абсолютно точно, так это то, что труп был обнажен и что это был мужчина – молодой, еще не вошедший в пору зрелости. Он лежал на земле как-то странно, словно мешок из кожи, мешок, из которого вытащили его содержимое: я имею в виду, что труп выглядел мягким и дряблым, словно все кости из него извлекли или они растворились. И еще я совершенно точно сумел разглядеть, что у тела не было голо вы. С той поры я не могу есть фиги и ненавижу все, что имеет привкус кунжута.

На следующий день отец расплатился с Исхаком, который принял деньги со словами:

– Да пошлет вам Аллах множество даров, шейх Фоло, и да оградит он вас от всех опасностей!

Дядюшка же раздал слугам ханы немного денег – в качестве вознаграждения, которое на Востоке называется бакшиш. Особенно щедро он заплатил мойщику в хаммаме, который открыл для него мазь мамум, и этот молодой человек поблагодарил дядю следующими словами:

– Да проведет вас Аллах через все опасности и сохранит при этом улыбку на ваших устах!

А потом все – и Исхак, и слуги – стояли у дверей гостиницы и махали нам вслед, крича:

– Да сделает Аллах дорогу перед вами прямой и гладкой!

– Да будет ваш путь гладким, как шелковый ковер! – И всё в таком же духе.

Итак, мы возобновили наше путешествие на север, к побережью Леванта. Я поздравил себя с тем, что покинул Акру целым и невредимым, надеясь, что это было мое первое и последнее знакомство с магией.

Короткое путешествие по морю оказалось ничем не примечательным, поскольку берег постоянно оставался в пределах видимости и был везде одинаковым: серовато-коричневые дюны с такими же серовато-коричневыми холмами за ними, разве что случайно мелькнет серовато-коричневый глиняный домик или деревня, состоящая из таких домишек, почти сливающихся своим цветом с местностью. Города, мимо которых мы проплывали, были чуть более приметными, почти в каждом виднелся построенный крестоносцами замок. Самым примечательным со стороны моря городом мне показался Бейрут – он был порядочного размера и располагался на вершине выступа, но я сделал вывод, что он даже хуже Акры.

Отец с дядей, сидя на палубе, составляли списки снаряжения и провизии, которые им предстояло доставить в Суведию. Я же занимался тем, что болтал с матросами. Хотя большинство членов экипажа были англичанами, они, разумеется, говорили на sabir, универсальном языке торговцев и путешественников. Братья Гильом и Никколо беседовали друг с другом: они без конца твердили о беззакониях, творившихся в Акре, и о том, как они благодарны Господу за то, что он позволил им уехать оттуда. Ох, как только монахи не честили Акру! Похоже, больше прочего им досадили своим непристойным поведением и распутством клариссы и кармелиты. Однако при этом их горестные жалобы скорее напоминали жалобы обиженных мужей или ревнивых поклонников, нежели переживания братьев во Христе. Как бы там ни было, но у меня сложилось к ним непочтительное отношение. Впредь я не буду больше рассказывать об этих двух братьях. Тем более что они покинули нас еще в Суведии.

Суведия оказалась маленьким нищим городком. Если судить по руинам и остаткам окружавшего его гораздо более значительного поселения, Суведия постепенно превратилась в захолустье из великого города, которым была во времена Римской империи или даже раньше, когда ее основал Александр Македонский. Причину угадать оказалось не-

сложно. Наш корабль, не такой уж и большой, был вынужден бросить якорь далеко за пределами маленькой бухты, а пассажирам пришлось добираться до берега в небольшой плоскодонке, поскольку гавань была сильно заилена и обмельчала из-за наносов реки Оронт. Я не знаю, является ли сейчас Суведия действующим морским портом, но уже тогда было ясно, что ему недолго оставаться таковым.

Несмотря на явную нищету, населявшие Суведию армяне, казалось, заботились о ней так же, как жители Венеции или Брюгге о своих городах. Хотя одновременно с нами бросил якорь всего только лишь один корабль, портовые чиновники вели себя так, словно их причалы были заполнены кораблями и каждый требовал самого скрупулезного внимания. Смотритель-армянин, толстый и весь какой-то слащавый, энергично взошел на борт с кипой бумаг в руках, в то время как мы, пятеро пассажиров, пытались пристать к берегу. Армянин настаивал на том, что должен пересчитать нас – пятерых! – а также все наши вьюки и узлы, после чего записать данные в книгу. Только тогда он разрешил нам сойти на берег, где начал донимать английского капитана, выпытывая у того массу сведений, чтобы занести их в многочисленные бумаги, – куда судно везет груз и откуда, кто находится на борту корабля и прочее.

В Суведии не было замка крестоносцев. Поэтому мы впятером, прокладывая себе дорогу сквозь толпы городских нищих, вышли прямо к дворцу остикана, или градоначальника, чтобы вручить ему письмо от принца Эдуарда. Я снисходительно называю резиденцию остикана дворцом, хотя на самом деле это была довольно жалкая постройка, правда сравнительно большая и в два этажа высотой. После того как многочисленные стражники в воротах, привратники и помощники чиновников сурово продемонстрировали нам свою важность, причем каждый из них задержал нас, усиленно изображая видимость работы, нас проводили в тронный зал дворца. Я опять исключительно из снисхождения называю его тронным залом, поскольку остикан вовсе не сидел на троне, а возлежал на том, что на Востоке носит название дивана и представляет собой лишь кипу подушек. Несмотря на то что день был жарким, он время от времени протягивал руки к жаровне с углями, которая стояла перед ним. В углу на полу сидел молодой человек, при помощи большого ножа обрезавший себе ногти. Они, должно быть, были у него чрезвычайно грубыми, ибо издавали при этом резкие звуки. Раздавалось очередное вжик, и ноготь падал на пол с характерным щелчком.