Алексей Митрофанов - Покровка. Прогулки по старой Москве

Ленин тоже заблуждался насчет казни Разина.

Даже знаменитый знаток Москвы Владимир Гиляровский поначалу заблуждался на сей счет. И первая редакция его поэмы, посвященной Разину, содержала вот такое исторически неверное четверостишие:

Но уже в 1890-е годы Гиляровский установил, что местом казни Стеньки была вовсе не Красная, а Болотная площадь. Естественно, публиковать подобное открытие в то время не было возможности, и Владимир Алексеевич лишь передавал его своим приятелям изустно.

Увы, ни Ленин, ни Коненков в их число не входили.

А ведь еще в 1842 году историк и писатель Михаил Загоскин сообщал широкой публике: «На этом Лобном месте никого не казнили, с него объявляли только царские указы и совершали молебствования».

Вероятно, сочинения Загоскина тоже не пользовались популярностью среди сторонников революционных преобразований.

* * *

Памятник Степану Разину простоял на Лобном месте всего несколько дней, после чего его перенесли в один из городских музеев – «Первый Пролетарский», а после – в Музей революции.

Решение о переносе оскорбило друзей скульптора Коненкова, авангардистских поэтов, художников и режиссеров. Памятник кочевал по музеям, а они только и знали, что делать рекламу его очередному пристанищу. Спрашивали у своих знакомых:

– А ты был в Музее революции?

– Нет.

– Дурной ты! Как же это можно допустить, ведь тут Сергея Тимофеевича «Стенька Разин» – гениальная вещь!

Еще бы – памятник убрали не откуда-нибудь, а с главной площади страны. Такой удар не просто было вынести.

Конечно, профессионалы понимали цену коненковскому шедевру. Искусствовед В. Н. Терновец писал о памятнике: «Произведение, несомненно, самое значительное и яркое из всего, что было создано в революционную эпоху, осталось неоцененным. Пусть группа проигрывала на Красной площади – в стенах мастерской и позже, в комнатах музея она захватывает своей эпической мощью. Лица Разина и его товарищей дышат ширью Волги, жаждой приволья, разбоя и удали. Скованность поз, еле намеченные резцом складки одежды – дерево раскрашено в живопись, несет здесь функции скульптуры, – все, – дышит величавой простой и красочностью, которой богата народная жизнь».

Однако же для большинства московских жителей памятник прекратил свое существование, по сути, так и не начав его.

* * *

Даже во вполне научном и аполитичном путеводителе 1937 года под названием «Осмотр Москвы» значится: «Против собора – Лобное место, отделанное при Екатерине II архитектором Казаковым. Отсюда объявлялись народу царские указы, и здесь же производились публичные казни. От отсеченных голов – лбов оно и получило свое название».

И долго еще по Москве ходили сказки: «А Лобное это место вот почему: ведь когда надо было рубить голову человеку или, скажем, только спустить с него шкуру, сейчас велят ему молиться и кланяться народу. Вот он и молится, и кланяется, стукается лбом… Вот от этого самого оно и есть Лобное… Ну, тоже когда голову снесут: упадет и стукается лбом… Мало ли голов слетало – все кровью залито было… Вот оно, какое это место».

Все-таки некоторые мифы поразительно и противоестественно устойчивы.

Здание Гостиного двора (улица Ильинка, 2) построено в 1805 году по проекту архитектора Д. Кваренги.

В дореволюционную эпоху Китай-город считался этаким купеческим центром Москвы. Гостиный же двор – центром этого центра.

Нечто подобное упоминал Сигизмунд Герберштейн в далеком шестнадцатом веке: «Недалеко от крепости (в смысле, от Кремля – АМ.) есть большой, обнесенный стенами дом, называемый двором господ купцов, в котором купцы живут и хранят свои товары».

Спустя столетие двор перестроили, и другой иностранец вспоминал о нем в таких словах: «Двор так заполнен санями, всякими товарами и народом, что нельзя пройти, но нужно беспрестанно пролезать. Тогда там найдешь осетров и стерлядей, лежащих для продажи многими сотнями друг на друге, также много черной икры».

Здесь же находилась и аптека – первая в Москве. Профиль того медицинского учреждения был, мягко говоря, своеобразен: «Указал Великий Государь продавать из нее спирты, водки и всякие лекарства всяких чинов людям по указной книге».

То есть по рецепту.

Когда же в 1805 году открыли новенькое здание Гостиного двора, большинство жителей Москвы даже и не подумало воспринимать его как нечто принципиально новое и современное. Николай Карамзин в своей дотошнейшей «Записке о московских достопамятностях», составленной в 1817 году, спустя всего-то ничего после постройки этого сооружения, и вовсе не счел нужным останавливаться на обновке: «В Китае-городе… представляется глазам нашим богатейший, огромнейший Гостиный двор в России. Он стоит на сем месте уже пятый век. Древнейшие иноземные путешественники удивлялись там богатству и дешевизне Азиатских товаров. Старые имена некоторых рядов ныне уже непонятны, наприм.: Суровского, Москатильного; первый назван так от города Сурожа, или Судака, откуда шли в Москву шелковые ткани».

Новое сооружение было довольно далеко от совершенства. Александр Ушаков (писавший о Москве под звучным псевдонимом Н. Скавронский) сетовал: «Гостиный двор представляет… неудобства… потому что, продуваемый насквозь, защищен крайне плохо разбитыми во многих местах ветхими рамами и нижнею своею частию совершенно открыт всем причудливым фантазиям нашего климата, дарящим нас хоть бы такою зимою, как прошлая, или хоть подобным мартом или апрелем, как текущего года. Был план сделать теплым Гостиный двор, сделана была, как мы слышали, и смета, собиралась для этого компания, но дело остановилось ни на чем. Не потому ли, может быть, что большинство лавок и в Гостином дворе, и в Городе (в Китай-городе – АМ.) принадлежит людям, защищенным от холода своею собственною шубою, слоем жира в несколько пальцев толщины и подогревающими винными парами?»

А в ночное время было страшно даже появляться рядышком с этим торговым комплексом. Бытописатель П. Богатырев с ужасом вспоминал: «Здесь на ночь арки загораживались досками, а сторожа спускали под арки огромных, очень злых овчарных собак, готовых разорвать каждого смельчака, пожелавшего проникнуть в амбар за чужим добром», – не исключая, что иная чересчур усердная «овчарная собака» вылезала поохотиться на улицу Ильинку.

В начале же двадцатого столетия Гостиный двор более-менее исправили. Да и ритм жизни этого учреждения начал убыстряться – подстать ритму века. Живо и в подробностях его описывал Петр Боборыкин: «Пробило три часа. В рядах старого Гостиного двора притихло. И с утра в них мало движения. Под низменными сводами приютились „амбары“… Эти лавки смотрят невзрачно, за исключением нескольких, отделанных уже по-новому – с дорогими стеклами в дубовых и ореховых дверях с фигурными чугунными досками. Вдоль стен стоят соломенные диваны и козлы, на каких купцы любят играть в „дамки“ и „поддавки“. Кое-где сидят сухие пожилые приказчики в длинных ваточных чуйках или просторных пальто с бобром и однозвучно перекидываются словами. Выползет с внутреннего двора, из-под сводчатых ворот, огромный воз с товаром. Лошадь встанет, вся вытянется, напрягутся жилы».