Олег Лайне - На суше и на море 1985

И все же Шушкин пробует выкурить зайца из ельника, порскает, покрикивает, хлещет прутиком по голенищу сапога. Потом, подняв отвороты бродней, лезет в самую чащобу. А на каждой ветке по ведру воды, и сверху все льет и льет. Гости стоят с ружьями наготове, но зверька и след простыл. Мокрая одежда неприятно липнет к телу. Холодно. Наконец старший из охотников не выдерживает:

— Все! Хватит на сегодня. А то мы мокрее воды стали. Сушиться на базу поедем. И егеря с собой возьмем.

«Ну вот, опять, — грустно думает Шушкин, — опять придется долго и нудно отказываться. Приглашают, говорят, от чистого сердца, гуляют охотники. А и то непонятно им, что егерь непьющий.

У таких дурное о егерях представление». Как-то попался Шушкину рассказ, так там тоже егерь — чистый пропойца. Уж и рассказ-то забылся, о чем там, про что, только помнится, что нос у егеря был сизый-сизый. Это от частых подношений. Конечно, и такие люди бывают. Те оправдывают порок: как тут устоишь, когда тебя то один, то другой угощает, и бескорыстно все, ничего с тебя не требуют, просто так, за уважение. Вот и спивается, бывает, наш брат. Но конечно же их мало. Нельзя всех на один аршин мерить.

— Так ты что же, — изумляется старший из охотников, — ты ехать не хочешь? Обижаешь, брат…

Вот, всегда так. А обижают-то они! Так ведь и мы, егеря, тоже люди. Неужто, они думают, наш брат только и может, что из ружья палить да пировать с гостями?!

Конечно, и гости тоже разные бывают. И простые работяги, и начальство. Даже писатели иногда. Вот к отцу Шушкина когда-то одни писатели ездили. Клуб тут охотничий у них был. Книжек своих отцу понадарили. Сколько их было, этих книжек, целая библиотека. Пораздали все: то один сосед просит почитать, то другой, а там и забудешь, кому дал. Жалко, конечно. Там и Михалкова подписи, и Регистана, и кого только не было. Вот «Цусиму» Шушкин-младший хранит до сих пор. Новикова-Прибоя и отец тоже очень любил. «Алексею Ивановичу с глубоким уважением…» Раскроешь книжку, гордость в тебе взыграет, будто не отцу, а тебе ее подарили.

И сейчас иногда интересный народ приезжает. Не об одной охоте разговор, а, как говорится, за всю Россию. Такой разговор, что ни в одной газете не вычитаешь, ни в одной книге. Такие речи говорят, что твой совет — министров. Слушает Шушкин, на ус мотает. В академию ходить не надо. Вот она тебе, на дому академия. Какие же умные люди бывают! Не все и поймешь, что говорят. Иногда о деревне речь зайдет. Тут, бывает, и Шушкина мнение спросят, как, мол, ты думаешь? Смелеет тогда егерь: ему ли не знать деревни, вся жизнь здесь прожита.

Как-то, давно уже дело было, большой человек приехал из министерства какого-то. Пожилой уже. А с ним еще один, помоложе, вроде адъютанта. Сели они, это, за стол. Как водится, разговор завязался. Старший младшему и говорит. Ты, говорит, заметил, снег уже сыплет, а у них трава не скошена. До чего обленился народ. Молодой ему в том же духе отвечает: мы, мол, русские, любим сиднем сидеть, от природы ленивы, характер такой национальный. И еще что-то там плетет по-научному, складно так у него выходит, вроде бы и правильно все, но нету мочи слушать.

Егерь крепился-крепился и не выдержал: «Не от лени такое делается. Траву-то не от лени не косим. Просто колхоз не справляется, а для себя людям запрещено». Как так запрещено, не поняли гости. А так запрещено, пытался объяснить им свое Шушкин. Мужик, он и рад бы травки своей корове подбросить. Днем на работе наломается, а ночью с косой выходит. Вот он, какой лентяй, русский-то мужик. Ночью косить идет. Только и ночью ему покоя нету. Ловят его, штрафуют. Перед всем миром срамят. Запрет есть на траву.

Может, нескладно Шушкин все это толковал, не умеет он кругло говорить, как городские. Словом, гости его на смех подняли. Какой же, смеются, тут может быть запрет? Да просто не бывает таких глупых запретов. Разве ж это государству выгодно, чтобы трава под снег ушла и пропала? Лучше ведь ее людям отдать. Ну и дальше пошло-поехало, все правильные опять слова, грамотные. Только ведь егерь знает, что на самом-то деле все не так. Но как объяснить этим уверенным людям? Какими словами? Не умеет он спорить. И тут еще Зинаида, сестра, под столом его за брючину дергает: молчи, мол, дурак ты темный, они без тебя разберутся, небось, побольше твоего понимают, в Москве живут. А он ей — отстань, Зинка. Обидно ему стало за своих деревенских, что их всех скопом в лентяи записали. Вспомнил, как раз за неделю, что ли, до разговора газетка ему попалась районная. А в ней статья: мужика одного из соседней деревни за косьбу травы оштрафовали на тридцать рублей. И указ там приведен, по которому оштрафовали. Это чтобы другим-прочим неповадно было. Так вот по тому указу как раз и выходило: пусть трава под снег идет, а нельзя мужику ее косить, пусть лучше у него скотина с голоду пухнет.

Хорошо, что он тогда не успел ее выбросить, газетку-то эту. Полез на этажерку, порылся, нашел. Прочитали гости, переглянулись. «Вот так все у нас и делается», — протянул старший. А там стали про погоду говорить. Что еще им оставалось…

Ну да ладно, дело прошлое. Чего уж тут вспоминать. Только вот агитируют теперь коров заводить. Шушкин с сестрой и завели. А другие деревенские не спешат. Отвыкли скотину держать. Да, откровенно-то говоря, побаиваются: вдруг снова запрет какой выйдет, что тогда! Опять ночью косить? Штраф платить?

Словом, пока думает народ, пока раскачивается, полдеревни к Шушкиным за молоком ходит. Ну и охотники, иные очень деревенское молоко любят. С городским, говорят, никакого сравнения, совсем вкус другой, и запаха у городского молока никакого, ну а уж про полезность и говорить нечего. Чудно, думает Шушкин, молоко оно молоко и есть, хоть в городе, хоть в деревне. Чудят охотники..

…А еще бывают гости: как начнут стихи читать — заслушаешься. Особенно одно стихотворение в душу запало. И не слова, не слова запомнил, а настроение. Из слов только и осталось в памяти:

А дальше про эту самую осень. Даже, может, и не столько про осень, а вообще природа описана. И слова вроде самые обычные, всем известные. Но что-то в них есть такое, что ни забыть, ни отмахнуться. Ходит теперь егерь по лесу, бывает, и снег давно уже землю покрыл или тает уже снег, в общем давно та осень прошла, а в голове нет-нет да и мелькнет:

Видно, поэт природу очень любил. Да что любил! Чувствовал ее. Ну прямо как живого человека, как друга близкого… Чувствовал, понимал…

Разбрызгивая лужи, машина с гостями выруливала с деревенской улицы на асфальт. Егерь прикрыл калитку. Подумал, хорошо бы сегодня, как просушусь, успеть вольер лайкам поправить, а то подгнивать стал. А завтра что? Гостей завтра не будет. Стало быть, надо своим хозяйством заняться, лизунца к ближайшему солонцу поднести. А то дальние все обошел, а этот, всего-то километр от дома, на потом оставил. Ну и возле солонца осинок малость зайчишкам подрубить, пусть зубы поострят.