Олег Лайне - На суше и на море 1985

Здесь, на вершине, передо мной лежала в траве мраморная плита. Под ней были останки человека, который так много сделал для мальчишек всего мира — учил их мечтать, верить в добро и ненавидеть несправедливость. Он тоже считал, что жизнь хороша потому, что в ней можно путешествовать. И звал в дорогу юных.

На плите была выбита строфа из стихотворения:

И крупными буквами имя того, кто лежит под плитой:

Роберт Льюис Стивенсон.

Вот, оказывается, где погребены останки знаменитого английского писателя, любимца нашего детства! Вот где нашел он свой собственный «Остров сокровищ», которому отдал последнее дыхание жизни. Неизлечимо больной, Стивенсон уехал сюда, в Тихий океан, на тропический остров Упблу в Западном Самоа и поселился на окраине Азии, единственного крошечного городка этого острова. Он надеялся, что тепло тропической земли продлит его жизнь. Оно продлило ее. Стивенсон стал другом самоанцев, защищал их от несправедливостей колонизаторов. Когда он умер, самоанцы через лес пробили на вершину горы Ваэа Дорогу Скорби, чтобы с почетом вознести тело друга над городом, который был ему дорог. И эта небольшая гора Океании превратилась в символ любви к людям и благодарности людей.

Много лет назад Паустовский послал сыну Вадиму из Ялты письмо и приложил к нему свой рисунок: на фоне Ай-Петри — стивенсоновская «Эспаньола»: острый нос, далеко торчащий бушприт, по бортам люки для пушек, чуть подавшиеся к корме мачты и бьющийся на ветру флаг. Рисунок уводил «Эспаньолу» из Ялты, где тогда работал Паустовский, в океанский простор на поиски Острова сокровищ… У каждого в мечтах есть свои сокровенные острова.

И вот настал день, когда в своих долгих и дальних скитаниях «Витязь» достиг Новой Зеландии. Ночью он огибал южную часть скалистого неприютного острова Южный. Я вышел на палубу и словно потонул во влажном тяжелом мраке, который плотно лежал на палубах судна. В этом мраке шумел океан и там, далеко на юге, упирался могучей колышущейся грудью в отполированные бастионы айсбергов. Ни единого огонька вокруг — самая что ни на есть глушь. Вспомнились стихи Ивана Бунина:

В этом рейсе на борту «Витязя» оказалось четверо, которые бывали в Антарктиде. И надо же, такое совпадение: как раз исполнялось пятнадцать лет со дня высадки первой советской экспедиции в Антарктиде и основания там первой советской станции Мирный. Сейчас этот, такой знакомый мне поселок находился вроде бы не так уж далеко от «Витязя» — на противоположном берегу океана. И вот мы четверо бывших «мирян» послали с борта судна радиограмму в Мирный: «…сегодня особенно ощущаем свою близость к вам, словно снова мы вместе с вами на берегах суровой, но прекрасной Антарктиды. Сил вам и бодрости, дорогие друзья. Бороться и искать, найти и не сдаваться».

А на другой день наше судно пришвартовалось к причалу новозеландского порта Данидин. Превратности судьбы: и подумать не мог раньше, что снова ступлю на эту удивительную землю, которая почти на самом краю света. Я заранее знал, куда прежде всего мне надо ехать в Данидине.

У края обрыва — обелиск, простой, сложенный из светлого камня четырехметровый столб. Текст на бронзовой доске сообщает, что капитан Роберт Фолкон Скотт и его товарищи «отплыли к Неведомой земле из этого порта 29 ноября 1910 года и достигли Южного полюса 17 января 1912 года, откуда отправились в обратный путь…». Под этим текстом высечено библейское изречение: «…когда спросят в последующее время сыны ваши отцов своих: «что значат эти камни?»…»

Я долго стоял возле обелиска. С уступа скалы открывался вид на залив, который, раздвигая гористые берега, длинной широкой горловиной выходил в океан, полыхающий на горизонте жгучей манящей синевой.

Я работал над книгой для детей о путешествии за тридевять земель на «Витязе», поселившись в маленькой тихой гостинице в подмосковном научном городке Пущине, что на Оке. Недалеко от Пущина лежит Таруса, и на второй же день по приезде я отправился туда. Прежде чем навестить могилу Паустовского, пошел на тихую окраинную улочку к дому, в котором писатель жил, когда покидал Москву, чтобы поработать в тишине провинциального городка.

На окраине улочки я подошел к ничем не примечательному деревенскому дому за дощатым забором, в зеленой густоте сада праздничными гирляндами полыхала на солнце антоновка.

Окна были раскрыты настежь, и в одном из них я увидел женщину в темном платье. Подойдя к окну, она бросила на улицу мимолетный рассеянный взгляд, и в поле ее зрения на мгновение оказался я. Взгляд женщины на мне не задержался, озабоченная делами, она обратилась спиной, сделала шаг в глубь дома и вдруг обернулась. Даже издали я почувствовал остроту ее зрачков.

— Это вы? — голос ее звучал удивленно, даже с оттенком укора.

— Я, Татьяна Алексеевна…

— Боже мой! Ну куда, куда вы пропали? Он вас так ждал!

И вот я сижу в чистой, пронзенной косыми солнечными лучами горнице за столом вместе с Татьяной Алексеевной и юношей, так похожим на отца, сыном Константина Георгиевича — Алешей. Татьяна Алексеевна высыпала на стол груду звонких от спелости, лимонной желтизны яблок:

— Угощайтесь! Это хороший сорт. Константин Георгиевич любил…

Покачала головой, вздохнула:

— Ну почему, почему вы не пришли снова? Он вас так ждал!

Оказывается, то давнее приглашение не было простой вежливостью. Константин Георгиевич хотел узнать об Антарктиде как можно больше. Месяца через два он даже поручил разыскать меня. Но я тогда снова уехал из Москвы. А потом настал обнадеживший всех период, когда Паустовский, казалось бы, оправился от недуга, почувствовал новый прилив сил, и его снова потянуло в путь. На этот раз отправился в Лондон — о такой поездке мечтал давно. С собой он захватил галету капитана Скотта.

— Я не имею права владеть ею, — пояснил близким. — Она принадлежит Англии.

В Лондоне Паустовский передал галету в музей капитана Скотта, на борту «Дискавери».

Алеша проводил меня на могилу отца. На могильном холме лежал большой глыбистый камень-валун, тропа к нему была крепко протоптана множеством ног.

…В тот день мы долго бродили вдоль берега Оки. Низко над водой парили ласточки, с недалеких полей долетал запах луговых трав, сухо и таинственно шумели в заводях камыши. Я рассказывал Алеше о далеких краях, где побывал в последнее время. Он спрашивал и спрашивал, и я порой невольно удивлялся: до чего похож на отца!