Олег Лайне - На суше и на море 1985

«Мапику» входит в комплекс почти всех ритуальных обрядов, таких, как «обряд полового созревания», похоронных и многих других. И когда во время этих обрядов оркестр начинает выбивать определенный ритм и появляется танцор «мапику» в страшной маске-шлеме, завернутый в кусок материи, чтобы не быть узнанным, причем раньше, говорят, он не выступал на площадке перед зрителями, а маячил где-нибудь вдалеке на опушке леса, — можно вообразить тот мистический ужас, который охватывал не посвященных в ритуал: загадочный, хватающий за душу бой барабанов и фигура «мертвеца», извивающаяся в немыслимых па танца — все навевало суеверный страх, и женщины разбегались и прятались в хижинах. А чтобы усугубить этот ужас, маски делали как можно страшнее и достигали в этом большого искусства.

Маконде — великолепные танцоры. Есть даже профессионалы, которые во время празднеств разыгрывают перед зрителями целые пантомимы, полные импровизаций и артистизма. В танцах видна та же неуемная фантазия. И еще: какая-то общность с искусством скульптуры есть в них.

И наконец, сама природа, дикая и необузданная, как воображение этого народа, где леса полны тайн и загадочных образов, несомненно, внесла свою лепту в искусство, способствуя на протяжении веков созданию их особенной пластики и творческого мышления.

От размышлений меня оторвал Кустодио.

— Пемба, — сказал он.

Давно уже стемнело, вдалеке светились всего лишь два огонька, не мятущихся, как пламя очагов в хижинах, а ровных и светлых, явно электрического свойства.

Мы покидали страну маконде, и меня угнетало чувство неудовлетворенности: если бы не так быстро мчаться в машине по большим проезжим дорогам, а походить по тропинкам, по древним, протоптанным босыми ногами лесным дорожкам, послушать, посмотреть и не спеша, обстоятельно проникнуть в глубь, в сознание этого странного народа.

Был час вечерней трапезы, когда женщины под навесами раздувают вечно тлеющий огонь, мужчины озабочены своими делами и никому дела нет до проносящейся мимо машины и уж, конечно, невдомек, что в чью-то душу заронили они искру восхищения.

И теперь, если где-нибудь, в какой-нибудь квартире Москвы или Ленинграда, мне попадет в руки невесть каким образом прикочевавшая туда из далекой Африки маска или скульптура, я осторожно возьму ее в руки, поглажу черную полированную поверхность и вспомню трепетное пламя костров, склоненные к огню лица, то грустные и задумчивые, то веселые, запрокинутые назад в неудержимом смехе, и руки, умеющие творить прекрасное из простого куска дерева.

Рассказ

Худ. Н. Хорина

— Северное сияние? — задумчиво переспросил Николай Иванович и несколько секунд помолчал. — Нет, самое удивительное, что мне довелось повидать, было не северное сияние…

Мы ждали продолжения, но он снова погрузился в молчание и на этот раз так упорно, что кто-то решился его подтолкнуть:

— А что же «самое»?

— Самое? — переспросил он вновь с той же задумчивой интонацией. Было видно, что мысли его блуждают далеко.

— Людочка, — обратился он к хозяйке. — Положи-ка мне нельмы. И картошечки побольше.

После этого он будто бы вспомнил о вопросе, но ответ его не имел никакого видимого отношения к теме.

— Вы там, на Большой земле, и не подозреваете, что за прелесть — свежая картошка. А почему? Потому что каждый день ее видите. Посидели бы год-другой на сушеной.

Суржин, сидевший за столом напротив Николая Ивановича, пошевелился.

— Вы, конечно, говорите обо мне, я тут новичок из новичков. Но вы так и не ответили…

— Ну как не ответил! Отвечаю. Ты думаешь, эта вот картошка на нас с неба свалилась? Как бы не так! Ей тоже пришлось дорогу прокладывать, как и всему здесь.

— Ну да, это все так, я понимаю, — вежливо ответил Суржин, — но какое отношение имеет…

— Картошка к северному сиянию? Почти прямое, — ответил Николай Иванович с полной серьезностью, но все кругом засмеялись. — Видишь ли, из-за нее, из-за матушки, мне пришлось лететь в Певек самым срочным образом. Вот скажи, — перебил он себя, — сколько отсюда лету до Певека?

— Ну, — поколебался Суржин, прикидывая карту в уме, — часа два от силы…

— Вот! А я тринадцать часов летел. Все машины были в'. разгоне, пришлось с ледовой разведкой полсуток мотаться. А это знаешь какая работенка! Зато уж там я повидал…

— Ледовая разведка? — спросил Суржин. — Это опасно?

— Опасно, безопасно… — проворчал Николай Иванович. — Безопасно дома на печи. И то — жена рассердится, хватит сковородкой, тут твоей биографии точка.

Готовая к веселью застолица опять разразилась смехом. Суржин вспыхнул, но сдержался.

— Святое дело, — спокойно сказал он, — трунить над новеньким. А то я прямо из пеленок, ничего на свете не видел. Приезжайте к нам в Новороссийск, когда бора дует, я вас тоже кой-чему научу.

— Да ты не лезь в бутылку! Не лезь! — воскликнул Ковалев, и Суржин, приглядевшись, обнаружил, что лицо у него открытое и ничуть не насмешливое. — Мы тут зла не держим: я над тобой пошучу, ты надо мной. Хочешь про разведку? Расскажу про разведку. И про картошку. Только вот минуточку… Людочка, я твоих гостей развлекаю, ты меня за это чайком награди… погорячее…

— Так вот, — начал он, приняв из рук хозяйки дымящуюся чашку и угнездившись поуютнее на диване, — было это в сорок девятом году. И не занимался я разведкой, и не думал о ней, потому что на мне лежали совсем другие дела. И среди других — материально-техническое снабжение. Или, вернее сказать, не среди других, а прежде всего потому, что, дорогой товарищ, в те годы снабжение не шло, как нынче, по проторенной дорожке, а мы ту дорожку сами торили. Любой вопрос мог вырасти в проблему. Конец навигации преподнес нам целый ворох таких проблем. В Восточно-Сибирском море ледокол вел к Амбарчику караван с грузами для нас. Там были танкер «Ненец», пароходы «Беломорканал», «Хабаровск» и еще какие-то, уж не помню. А у нас на подходе были два понтона с авиабензином в «пупсах». А «пупсы», брат ты мой, — это такие «куколки», которыми не поиграешь голыми руками: контейнеры из толстой стали на две тонны каждый. Как разгружать, когда нет пирса?

Вот такие дела мы обсуждали на совещании штаба группы, как вдруг, в самый разгар споров, дверь отворилась и вошел Леонид Васильевич. Мы по опыту знали, что появление командира группы в штабе усложнит нашу и без того нелегкую жизнь. Так произошло и на этот раз. Он обвел нас довольно хмурым взглядом и обратился к начальнику штаба.