Олег Попцов - На суше и на море 1986

— Давно я ее, нечистую силу, приметила. Все думала, не заденет, но, пожалуй, краем коснется. — И, зажав концы фартука, в котором лежали рубиново-красные помидоры, заспешила домой.

Лишь тогда, когда правый фланг крылатой армии накрыл деревню и послышалась частая дробь падающих градин садящейся саранчи, люди принялись закрывать ставни и двери в домах и сараях. Прервав уборку хлебов, с полей в деревню мчались на взмыленных лошадях колхозники. Послышались выстрелы из охотничьих ружей, удары в рельс, в ведра, жестяные заслонки. Люди пытались шумом отогнать, не дать сесть саранче, расползающейся в поисках пищи в разные стороны. Но что значил поднятый всей деревней звон по сравнению с шумом, который производила многомиллиардная армия летящей саранчи! В моих глазах зрелище было настолько сильным, грандиозным и потрясающим, что я с чувством тревоги и омерзительного ощущения подошел к крайней избе и укрылся под старым разлапистым карагачем, с которого, словно переспевшие плоды, падала желто-зеленая саранча. Поймав одну из них на лету и положив на ладонь, внимательно стал рассматривать шестиногое существо, покачивая от удивления головой. Длинноногая кобылка, распустив крылья, занимала почти всю ладонь. Вооружена она была своеобразным буравчиком на конце хвоста, с помощью которого пробуривает в земле отверстия и в него откладывает кубышки с яйцами. Внешним видом саранча походила на заводную лошадку с огромными навыкате глазами и небольшими усиками-антеннами, служащими ей приемо-передаточной аппаратурой. Изголодавшись за длинную дорогу, кобылка часто перебирала челюстями-пилами и больно кусалась, смазывая места укусов коричневой слюной.

Повсюду, как само собой разумеющееся, стихийно рождались меры борьбы с незваными гостьями. Куры, гуси, утки, заметив из укрытий ползающих по двору жирных кобылок, сначала с опаской, потом, осмелев, с ожесточением принялись клевать их в головы, а убив, тут же проглатывали целиком. Люди, увидев из окон, как птицы ловко расправляются с саранчой, похватав веники, метлы, а кто и лопаты, поспешили на огороды, в поля спасать урожай.

Надвигался вечер. Полчища саранчи-шистоцерки и не думали прерывать путешествие, с гулом продолжали свой путь на север, направив черное острие главных сил чуть западнее Оренбурга. Колышущийся волнами занавес плыл на высоте от двухсот до тысячи метров над землей со скоростью резвой лошади. Он рассеивал на своем пути миллионы ослабевшей саранчи. Более часа стоял над деревней монотонный гул от шестиногих насекомых. Постепенно он стих, а на смену ему выглянуло уходящее на закат солнце. Оно высветило снизу удаляющуюся огромную тучу, отливающую бледно-розовыми языками угасающего пламени.

— Слава богу, пронесло! Не то бы без хлебушка остались, все бы слопала ненасытная саранча, — выходя из калитки, со вздохом облегчения проговорил старичок, обращаясь к высунувшейся в окошко повеселевшей старушке.

Прошли годы. Казалось бы, навсегда забылся давний случай нашествия африканской саранчи-шистоцерки на степи Оренбуржья в 1947 году. И вдруг недавно, во время путешествия по дельте Амударьи, он неожиданно и так ярко всплыл в моей памяти, что я невольно взялся за перо, чтобы рассказать об одном из страшных бедствий наряду с войнами, чумой и холерой, с которым и сейчас приходится бороться человеку.

Преодолевая встречный ветер и бесконечную череду накатывающихся волн, лодка медленно шла к Аральскому морю. Над отвесными кручами проплыли крыши рыбацкого поселка Аспантай, и река, забирая вправо, понесла свои мутные воды вдоль пологого берега. В полусотне шагов от воды возвышалась противопаводковая дамба, когда-то защищавшая гигантскую низину от затопления. Причалив, я взобрался по ее крутому откосу на гребень, огляделся. Насколько хватало глаз, передо мной лежало волнующее море тростника со сверкающими зеркалами обмелевших голубых озер. Далеко вниз по реке, там, где от главного русла ответвляется Казахдарья, прижавшись к мысочку, стояла баржа, груженная штабелями бумажных мешков. В бинокль я хорошо видел, как десятки людей, словно трудяги-муравьи, сновали взад и вперед, выгружая на берег тяжелые мешки.

— Странно, зачем привезли в преддверье устья Амударьи удобрения, когда вокруг нет никаких посевов! — недоумевал я, возвращаясь к лодке.

Проплывая мимо барки, я спросил у сидящего на корме кряжистого старика шкипера, усердно вносившего в судовой журнал записи:

— Что выгружаете?

— Оружие! — не отрываясь от занятия, проронил он.

— С кем же собираетесь воевать? Не с комарами ли?

— Э-э, мил-человек, что комар по сравнению с шестиногим солдатом, закованным в доспехи! — оторвавшись от работы, проговорил бывалый моряк и, махнув авторучкой на противоположный берег протоки, пояснил: — Вот в тех зарослях тростника какой уж день шумит-строится могучая рать. Не сегодня завтра двинет свои полки, великие и сильные. Если не вступить с ними в битву сейчас, то за считанные дни оставят за собой дикую пустыню, — летели вслед удаляющейся лодке полные тревоги его слова.

Сколько я ни смотрел туда, куда указал говоривший загадками шкипер, но с воды видел лишь край почерневших зарослей, будто их лизали невидимые глазу языки разгоравшегося пламени.

Незаметно подкрались сумерки. Плыть по неспокойной реке становилось все труднее и опаснее. Причаливаю к пустынному берегу, привязываю на мелководье к торчащей коряжине лодку и под вой вышедших на охоту шакалов быстро засыпаю.

Ночью меня разбудил шум буксира, тянувшего вверх по реке баржу, до предела нагруженную знакомыми мешками.

— Выходит, прав был шкипер, предрекая серьезную опасность. Но какую? — так, теряясь в догадках, я не смог заснуть до рассвета.

В тишине просыпающегося дня отвязал лодку и под пение ранних птиц, доносившееся из прибрежных тугаев, поплыл фарватером реки вслед убегающей ночи.

Ближе к полудню я обратил внимание на большое скопление птиц на левом берегу. Оттуда, возбуждая страсть фотоохотника, доносился заразительный хохот серебристых чаек, трубный рев пеликанов, осторожное «га-ак» серых гусей и трескучий крик «тэ-дэр-як, тэ-дэр-як» белохвостых пигалиц, облюбовавших берег озера для гнездовья. Развернув карту Каракалпакии, я отыскал на извилистой черте-реке свое местонахождение и обрадовался, что наконец-то приплыл к озеру Шегекуль, к которому так стремился, проделав длинный путь от Нукуса. Вытащив на берег лодку, отправляюсь на поиски прохода сквозь стену непролазных зарослей тростника, обступивших со всех сторон озеро. Еще на подходе к нему я обратил внимание на большие чернеющие кулиги, словно выжженные случайным палом. Отмахиваясь от пикирующих на меня с пронзительным криком малых крачек, луговых тиркушек и куликов-ходулочников, я вошел в узкий проход, проложенный кабанами в зарослях, и невольно отпрянул назад, пораженный необычным зрелищем. Только что родившаяся азиатская саранча, зависнув тяжелыми гроздьями на стеблях тростника, с хрустом поедала молодые побеги, расширяя на глазах занимаемый ею плацдарм. Из зарослей, не умолкая ни на минуту, доносился легкий, но зловещий металлический звон, будто действительно строились в ряды черно-рыжие воины-крошки, бряцая оружием и доспехами. Тут только я понял, что угодил в очаг выплода пешей саранчи, полчища которой под командой невидимого и неслышимого генерала готовились ринуться на штурм любых преград, сметая на своем пути все, что поддается пилам-челюстям.