Эрик Вейнер - Как я стал знаменитым, худым, богатым, счастливым собой

Мое любимое выражение, которое подводит итог этой стране, связывает ее в аккуратный маленький пакет и добавляет палочки лаванды, это: «Нет эсте проблема меа». Это не моя проблема. В стране с таким количеством проблем проблемы до сих пор чьи-то еще. Никто не берет ответственности. Многоквартирный жилой дом Любы, например, отчаянно нуждается в новом водяном насосе. (Это объясняет странные шумы.) Она пыталась заставить людей браться за дело — это принесло бы пользу всем, но никто не будет ничего делать. Никто не готов вкладывать деньги в то, что принесет пользу другим, а также самим себе.

То, что молдаване не в состоянии признать, — это сила эгоистичного альтруизма. Это может звучать немного в стиле воскресной школы, но когда мы помогаем другим, мы чувствовуем себя хорошо. Психологи в колледже в Кобе, в Японии, доказали это. Они разделили студентов на две группы. Одна группа делала все как обычно в течение недели. Другую группу попросили подсчитать количество добрых дел, которые они выполняли в течение этой недели. Они не просили выполнять какие-либо добрые поступки, а просто принимать их к сведению. Через неделю вторая группа сообщила заметный скачок в уровне счастья по сравнению с контрольной группой.

«Просто путем подсчета актов доброты в течение одной недели люди становятся более счастливыми и более благодарными», — пришли к выводу исследователи.

Нейробиологи тем временем выяснили, что есть часть мозга, связанная с альтруизмом. К общему удивлению, это более примитивная часть мозга, чем первоначально подозревали, та же часть, что отвечает за тягу к еде и сексу. Это говорит о том, что альтруизм глубже в нас, чем кажется.

«Нет ничего смешнее, чем несчастье», — говорит Нелл, безногий персонаж одноактной пьесы «Конец игры» Сэмюэля Беккета. Беккет никогда не посещал Молдову, я уверен. Я не вижу здесь юмора.

Но у молдаван есть один анекдот. Он многое объясняет о Молдове.

Сановник отправляется на экскурсию в ад. «Здесь, — говорит гид, — место зарезервировано для американцев». Языки пламени вырываются из раскаленного докрасна котла, в то время как десятки вооруженных охранников внимательно следят за пленниками. «Здесь место для русских». Еще пламя и другой котел, хотя и, меньшим количеством охранников. «И здесь есть место для молдаван». Еще один котел, большое пламя. Но на этот раз нет охранников вовсе. «Я не понимаю, — говорит посетитель, — почему нет никакой охраны для молдаван?» — «О, это не нужно, — отвечает гид. — Если кто-то пытается выбраться из котла, остальные тянут его обратно».

Зависть — враг счастья, и она изобилует в Молдове. Причем здесь — особенно вирулентный штамм, лишенный амбиций, которые, как правило, сопутствуют зависти. Таким образом, молдаване получили все минусы зависти без каких-либо ее преимуществ, а именно процветающих предприятий и возвышающихся зданий, возводимых честолюбцами и женщинами, стремящимися доказать, что они лучше, чем все остальные. Молдаване получают больше удовольствия от неудачи своего соседа, чем от собственного успеха. Я не могу представить себе что-нибудь менее счастливое.

Я начинаю задаваться вопросом, что, может быть, не все молдаване недовольны. Может быть, это как раз жители ее столицы, которые настолько несчастны. Мне нужно выехать из Кишинева.

Я вызываю Маришу и объясняю свои планы. Она переводит для Любы, говоря ей, что я буду отсутствовать в течение нескольких дней. Мой пункт назначения — город под названием Кагул, на юге, можно добраться на такси, которое называется Rutieră. Люба предлагает показать мне, где поймать такое. Мы выходим из квартиры и заходим в лифт. Я жестом показываю на буйство красок — граффити, выглядящая так, будто здесь взорвался баллон с красителем, смешанным со сквернословием. Люба вскидывает руки и говорит: «Перестройка». Это ее слово — объяснение всего, что случилось с Молдовой, почему ее жизнь такое дерьмо. Выбоины? Перестройка. Преступления? Перестройка. Плохая водка? Перестройка.

Мы идем к автобусной остановке. Мы оба стоим там, ожидая в тишине, пока, наконец, Rutieră не прибывает. Люба говорит что-то на русском языке для водителя, и мы прощаемся. Rutieră полон. Они всегда полные. Места только стоячие. На расстоянии не более шести дюймов перед моим лицом болтается женская грудь. Это хорошая грудь. Я знаю это, потому что добрые две трети площади ее поверхности колышатся. Через несколько минут капельки пота собираются на груди. Вскоре они образуют ручейки. Я очарован, не в эротическом плане, но более динамикой жидкости. Примерно через пятнадцать минут я замечаю, что реки пота образовали притоки и расширились до другой груди.

Rutieră останавливается через каждые несколько минут, набивается все больше пассажиров. Кажется невозможным, что столько людей им удается втиснуть в этот небольшой фургон. Никто не жалуется. Ни слова. Потолок низкий. Я должен присесть. Я замечаю, что водитель босой. Это беспокоит меня, хотя я не знаю почему. Потные подмышки какого-то парня упираются в мое лицо. Это беспокоит меня, и я точно знаю почему. Мы, пассажиры в этом переполненном фургоне, подобны живому организму, расширяющемуся и сжимающемуся на каждой остановке, теряя несколько человек и впитывая новых. И, наконец, освобождается место, и я испытываю прилив радости. Бенджамин Франклин, самый известный американский автор книг о самопомощи, когда-то писал, что счастье «состоит не столько из больших успехов, сколько из маленьких преимуществ, которые происходят каждый день». Он был прав.

Мы проезжаем рекламный щит, продающий телевизор с плазменным экраном. «LG: Жизнь хороша», — говорит он. Мне видится много иронии в этих словах. С одной стороны, жизнь не очень хороша в Молдове. Кроме того, никто в машине не может даже близко позволить себе телевизор, за исключением меня, но я предпочитаю плазму в моих жилах, но не в моей гостиной.

На самом деле, и рекламный щит, и вся потребительская культура — издевательство для молдаван, большинство из которых никогда не будет в состоянии позволить себе рекламируемые продукты, если они не продают почки. Джозеф Эпштайн в своей книге о зависти писал о рекламной индустрии, о том, что она, как в Молдове, вызывает зависть, которой некуда рассеяться. «Обширная и сложная машина, производящая зависть» — и она просто накапливается, как токсичные отходы.

Я переключаюсь на фургон. Он уже не так переполнен, но одно место занимают фермеры с почти двумя десятками щебечущих птенцов. Сначала я считаю, что это покоряющий местный колорит, но уже через несколько минут он начинает сводить меня с ума, и я уже думаю о том, чтобы задушить этих маленьких щебечущих птиц. Но я этого не делаю. Са-ла-Молдова. Это Молдова. Нужно оставаться пассивным любой ценой.