Аркадий Тигай - Под парусом вокруг Старого Света: Записки мечтательной вороны

В застойные времена в сердцах порядочных людей теплилась надежда, что, может быть, что-то изменится в будущем. Не сейчас, не завтра, но хоть когда-нибудь. Потом случилась наша демократическая революция, пришел долгожданный «когда-нибудь», вместе с ним нагрянул рынок, и очень скоро стало ясно, что больше никаких перемен не будет. И вообще больше ничего не будет, кроме этого бесстыдства и воровства — ни сейчас, ни в будущем… Беда. Для большинства одаренных людей, к которым принадлежал и Сиденко, отвратительность жизни лишь приобрела другой оттенок.

Умер Игорь, как это принято среди талантливых русских людей, от травм, полученных в пьяной драке, едва пережив свое сорокалетие.

В гибралтарскую бухту влетали в сопровождении стада дельфинов под генакером, на рекордной скорости девять узлов. Гибралтар! Геркулесовы столбы! Долгожданное Средиземное море!..

По наводке лиссабонского друга Маркуса отшвартовались в Марине-Бей, рядом со взлетной полосой аэропорта, так, что ревущие самолеты чуть не задевали мачту крыльями. И тут случилась очередная засада с документами — английская колония Гибралтар, расположенная на территории Испании, имеет какой-то свой особенный визовый режим и не признает шенген. Мои израильские документы проскочили, а президентский шенген вызвал решительный протест. Но и мы уже не те простаки, какими были в начале пути, — не суетимся, сидим, ждем. Неужели выгонят в море на ночь глядя двух пожилых джентльменов, если мы уже тут — стоим и с выражением грусти и отчаяния сквозь очки смотрим в глаза полицейского чиновника? Только что не плачем. Никуда не делся, канцелярская душа, — помялся, поежился от неутоленного служебного рвения, посмотрел на наши постные рожи и, под залог президентского паспорта, отпустил аж на двое суток.

Гибралтар — городок размером с Крестовский остров. Даже странно, что за эту четырехсотметровую скалу с прилепленными к ней парой сотен домиков веками рубились мировые империи: мавры, испанцы, англичане… Море крови, океаны слез утекли в соленые воды пролива по этим кривым улочкам. Тьму-тьмущую народа положили тщеславные правители на то, чтобы стоять у Атлантических ворот. А в сухом остатке что? Лайнеры, размером немногим меньше, чем сам городок, плывут себе мимо, ни у кого не спрашивая разрешения, а бесполезные стены гибралтарских крепостей и резиденции наместников зарастают провинциальным вьюнком. Потомки свирепых завоевателей смиренно катят по узким улочкам детские коляски и прогуливают беспородных собак. И все. И никакой перспективы…

«Колесо судьбы свершило свой оборот», — сказал классик. Цена вековой резни за Гибралтар оказалась ломаным пятаком.

В Марине-Бей стояли между необитаемым катером — справа и сорокапятифутовой гоночной яхтой — слева, экипаж которой состоял из пожилой супружеской четы. Судя по яхте, навороченной под гонку, у парочки было спортивное прошлое. Вид имели соответствующий: англичанин смахивал на персонажа Бернарда Шоу — сухой, прямой, типичный мистер Хиггинс. Под стать ему подруга — длинная, большезубая, со следами лошадиного гена у далеких предков.

Проснувшись поутру, залил, как обычно, кипятком овсянку и, пока чистил зубы, через окно наблюдал за тем, как мистер Хиггинс завтракал у себя в кокпите. Белоснежная скатерть, салфетка, столовое серебро. Вода в стеклянном графине! Хрустальный стакан! Ваза с фруктами, сок со льдом… Натуральный уголок викторианской Англии рядом с нашей российской непритязательностью. В довершение трапезы, чтобы уж совсем сразить меня высокими манерами, мистер Хиггинс плеснул в бокал портвейна, закурил сигару, отвалился на комингс и развернул газету, словно говоря: «Вот мы какие, видал-миндал?»

Ай да мистер! После такого спектакля каково мне было выходить в кокпит под взглядом англичанина с вечным своим студенческим перекусоном: овсянка, сгущенка, сыр, чай с той же сгущенкой… чистое унижение.

Сказано: «Истинный патриотизм является в дни национальных трагедий». Маленькую национальную трагедию, вероятно, пережил и я, наблюдая за трапезой мистера Хиггинса… И тогда я решил дать бой.

Осторожно, чтобы не разбудить спящего Президента, я открыл ящик, в котором он хранил самые ценные личные вещи, и вынул оттуда… тряпку.

Среди прочих очевидных достоинств Президента была еще и стериломания — самое невинное и довольно распространенное среди яхтсменов психическое расстройство. Многие годы страсть к стерильной чистоте Президент утолял на собственной яхте. Тут процветал культ тряпок, с которыми он целыми днями ползал по яхте, вылизывая ее до лабораторного блеска. Тряпки, тряпочки, тряпицы, тряпищи всех видов и размеров были зашхерены в самых неожиданных местах так, что, где бы ты ни находился, тряпка всегда под рукой. При этом хорошим тоном считалось, когда яхтенная тряпка для пола, стола и лица — одна, ибо, цитирую Президента: «Пол, стол и лицо на яхте должны быть одинаковой чистоты».

Часть своей тряпочной культуры президент успешно перетащил на «Дафнию» и, что греха таить, частично имплантировал мне, непутевому.

Но кроме тряпок общего пользования были и особые, личные президентские тряпки — пронумерованные и неприкосновенные, как депутаты Государственной думы. Чистота и качество этих тряпок позволяли бы пеленать в них новорожденных младенцев, если бы таковые появились на борту «Дафнии». Не стыдно было бы использовать подобные тряпки и в похоронной процессии, поместив на них ордена усопшего. Одну из этих элитных тряпок я и похитил из президентского рундука, после чего надел свои лучшие очки, свежую майку и пошел в кокпит защищать честь Родины.

— Моонинг…

— Моонинг, — с улыбкой ответил мистер Хиггинс. Выпустил клуб дыма и добавил: — Привьет!

Я вместо скатерти раскатал по столу президентскую тряпку и принялся накрывать завтрак. Никаких бумажных пакетов, никаких консервных банок, никакой разовой посуды. Хлеб вынул из целлофана и, отыскав на яхте сувенирную разделочную доску, первый раз за все путешествие положил на нее — пусть думает, что мы привержены стилю кантри. Вместо привычных кружек выволок непрактичное стекло, припрятанное для парадных мероприятий.

«Жаль, салфетки не во что поставить… Впрочем, если понадобится, вытру рожу платком», — решил я.

Ел, мысленно оценивая себя со стороны глазами англичанина как цивилизованного русского яхтсмена, о существовании которых мистер Хиггинс небось и не подозревал.

«Кого они видели? — рассуждал я. — Завравшихся политиков да бандитов, выдающих себя за предпринимателей, которые носятся как оглашенные на катерах по европейским курортам. А тут вполне цивилизованный старикашка на породистой шведской яхте… То-то удивляется мистер…»