Григорий Федосеев - Злой дух Ямбуя

В этом, может быть, мудрость долголетия.

Пишу в своей тетради:

"Невольно думаешь и о другом. Ведь сама-то Лангара совсем не похожа на своих предшественников, бесправных людей, покорных судьбе. Живет в новом мире, пытается его понять, найти место в нем для себя и своего потомства. И не это ли главное, что дала ей Советская власть. В то же время она не представляет жизни вне тайги для эвенков, и потому понятно ее желание сохранить опыт своего народа, облегчающий жизнь человека в лесах. И это, мне кажется, очень хорошо!"

Я кончил писать и задумался. Неожиданно в чаще, рядом с жильем громко просвиристела пичуга. Неужели уже утро? Выхожу из палатки. Тот же мрак, та же тишина. На востоке еще стоит синяя тьма. Дождик давно перестал. В лиловой мгле дремлют перелески, и одинокая зеленовато-бледная звездочка глядит сквозь редкую ткань туч. На соседних неведомых болотах опять встает туман - вестник приближающегося холода.

У огнища, прикрытого пеплом, лежит на оленьей подстилке старик, скрюченный предутренней стужей. Голова и плечи чем-то укрыты, а голые его ноги, костлявые, мозолистые, со сбитыми пятками, лежат прямо на земле, опушенные изморозью. "Не умер ли старик?" Бросаюсь к нему...

Нет, Карарбах спит, дышит ровно.

Разжигаю костер. От тлеющих головешек он быстро разгорается, вокруг теплеет воздух, иней на голых пятках старика исчезает. Шевелятся оттаявшие шишковатые пальцы, медленно, натужно разгибается спина. Карарбах потягивается и, не просыпаясь, поворачивается грудью к огню, сладко вздыхает.

Один сижу у тлеющих угольков костра, Тишина такая, что ручьи глохнут и береговая осока не смеет пошевелиться.

Сквозь ситцевую стенку полога сочится свежесть хвойного леса и терпкий запах багульника. Чувствуется, как сыро в перелеске после ночного дождя, страшновато высунуться наружу, сразу окатит холодом. Но что поделаешь, надо выбираться.

За чумами еще сумрачно, еще ничто не различимо, кроме вздыбленных гор в синей дали и хрупких огоньков в небе. В этот переломный час между ночью и днем голоса и шумы приглушены, белое и черное еще слито воедино. Всюду покой и сон. Однако обитатели тайги давно уже проснулись, но маются, ждут, когда тронется мрак и уйдут из перелеска подозрительные тени.

Старика уже нет у затухшего костра, куда-то исчез. Пастухи ушли собирать стадо.

Захожу в чум к Аннушке. Ей не стало легче, хотя температура немного спала. Девочка по-прежнему никого не узнает, ничего не ест. Стеклянные глаза ничего не выражают. Вряд ли она выживет. Без всякой надежды даю ей лекарство и выхожу, смотрю на небо. Как назло, у горизонта появились дождевые тучи. Они низко плывут над сонной землею. Уже постукивает гром.

Павел раздувает костер. Пробуждаясь, задымились чумы. Светлой полоской обозначился восток. Нагорье раскрывалось темно-лиловыми болотами, пурпуром холмов и полосами заиндевевших марей.

"Курлы... курлы..." - прощаются с клюквенными марями журавли.

Белые лебеди - властители неба молча плывут в предгрозовой синеве. В тяжелых взмахах их крыльев - царственное величие. Они несут земле рассвет.

Пастухи, узнав, что должен быть самолет с лекарствами для Аннушки, всполошились. Им трудно представить, как он сядет на болото или на топкую марь.

Ко мне подошла Лангара, доверчиво дотронулась до моей руки:

- Лючи, спаси Аннушку! - Ее голос дрогнул, сухие губы сжались.

- Этого я и хочу. Вся надежда на самолет, Лангара. Лишь бы он не опоздал...

Подхожу к костру, у которого возится Павел.

- Наши ребята уже шанежки едят со сметаной. Вечером к девчатам пойдут, а мы... - ворчит мой спутник, наваливая конец бревна на огонь.

- Не горюй, на Ямбуе долго не задержимся.

- Вы думаете? - Он вопросительно смотрит на меня. - Хорошо, если на гольце какие-то злые духи, с ними-то быстро справимся. А вот если там бандиты?..

- Как-нибудь и с ними справимся. Вот увидишь, Павел, скоро у тебя будет свидание со Светланой.

- С такой программой согласен, - с улыбкой говорит он и задает мне деловой вопрос: - Что варить на завтрак? Нынче мы на своих харчах.

- Кашу бы пшенную, а?

- Опять кашу... От такой пищи ноги уже не ходят.

- Ничего, дойдем до места, там непременно охотой займемся.

- Вы думаете, духи подарят нам зверя!

- Там, где зло живет, есть и добру место. Авось не пропадем!

- Чем на авось надеяться да гадать, лучше нам взять с собой глухого старика, с ним надежнее будет по всем статьям. В тайге он как дома. Неизвестно, как долго мы там пробудем, на этом самом Ямбуе...

- Пожалуй, ты прав, - перебиваю я Павла. - Карарбах, видать, хороший охотник, большой следопыт. Но, боюсь, старик человек суеверный, вряд ли согласится пойти с нами.

- А вы попробуйте его уговорить.

Утро в полном разливе. Морозит. Нежнее и чище становится голубизна далекого неба. Редеют перелески, пронизанные светом зари, все более четко вырисовываются на густо-красном фоне деревья.

Из чума показывается Лангара. Она идет к нам мелкими неторопливыми шагами. Что-то несет.

- Действуйте насчет старика через нее, - советует Павел, кивая головой на старуху. - Она ведь тут за главного командующего.

- Это вам! - кричит старуха, протягивая куски вяленой оленины как бы в знак примирения.

- Спасибо, Лангара, но нам нечем отблагодарить тебя. Деньги возьмешь?

- Когда люди живут в одном стойбище, разве мясо продают?

- Но ведь гость не нахлебник!

- Э-э, лючи, надо знать, что без пищи никто жить не может, но не у каждого она есть в котомке. Убил зверя - твой фарт, тебе спасибо, а мясо всему стойбищу. Закон наших предков не позволяет одному брать себе воду и пищу, - и старуха сует мне в руки куски сушеного, приятно пахнущего дымком, мяса.

- Спасибо тебе, Лангара, и за мясо, и за мудрое наставление. Твои предки, завещавшие эту истину, были достойными людьми.

- Надо бы свежего мяса вам дать, да оно кончилось вчера, - говорит старуха, поднимая с земли упавший кусочек оленины. - Старик рано утром ушел с ружьем, тут близко сохатый постоянно жирует; может, удача будет, вернется вечером и еще вас угощать будем.

- Ему, глухому, видимо, трудно дается охота. Разве только скрадом он и может убить зверя?

- Что ты! - замахала руками старуха. - Скрадом сейчас не добыть сохатого. Это время лист на полу, тихо ходить нельзя, да и зверь - сохатый, сокжой - на месте не стоит, шибко ходит, грибы ищет, ни за что не догонишь! Карарбах промышляет зверя с собаками.

- Как с собаками, он же глухой?! Собаки в поисках зверя далеко уходят с глаз, а лая их старик и близко не услышит. Ты шутишь, Лангара.

Она рассмеялась.

- Ты совсем как муннукан (*Муннукан - заяц), думать не хочешь. Говорю, нужда многому учила людей. - Она достала из-за пазухи трубку, прикурила от лучинки и продолжала: - Когда Карарбах оглох, его все жалели, не давали ему мяса от другого охотника. Он голодал, долго думал, как жить. Потом догадался. Теперь берет на охоту две собаки. Одну привязывает к поясу, никуда не пускает, а другая бегает кругом, далеко по тайге, ищет зверя. Когда найдет и остановит его - лает. Другая собака, на поводке у старика, тащит его на лай, приводит к зверю.