Юрий Иванов - Карибский сувенир

Увидев ее треугольные, остро отточенные зубы, Валентин уронил в воду картонный угломер, который акула тотчас проглотила, и категорически заявил:

— Уберите ее! Так работать невозможно!

Убрать акулу с удовольствием согласился стоящий на вахте матрос Володя Пузыня. Пригладив пальцами свои щегольские узенькие, будто ниточка, усики, он деловито осведомился:

— Где она? Ах, вот эта? Угломер сожрала? Ну что ж, я всегда готов помочь науке…

Он сбежал на палубу, взял крепкую капроновую веревку с металлической проволокой, на конце которой укреплен крупный крючок. На тот крючок Володя насадил кусок мяса и швырнул его в воду к самому акульему носу. Та только рот разинула от удивления: вот приятный сюрприз! Проглотив мясо, захлопнула пасть и, ощущая приятную тяжесть в желудке — еще бы, то ничего не было, и вдруг перчатка, угломер и, наконец, кусок мяса, — поплыла прочь. Поплыла, но не тут-то было: Володя крикнул: «Кушай на здоровье!» — и с силой дернул веревку. Рыба от страшной боли выпрыгнула свечкой из воды, с шумом шлепнулась обратно, а потом с гулом ударилась своим под центнер весом телом в борт теплохода.

Акула отчаянно боролась за свою жизнь, но Пузыня был сильным и упрямым парнем. А кроме того, он хотел помочь науке. В частности, нервному Валентину Брянцеву.

— Оградим науку от акул! — радостно кричал Володя, подтягивая добычу к судну.

Там уже дожидался его третий штурман с винтовкой в руке и наклонившийся над водой боцман с острым багром. Прогремело несколько выстрелов, вода окрасилась кровью. Обессилев, акула успокоилась, несколько багров вцепились в ее упругое тело, жаберные щели, и вскоре рыба тяжело ворочалась на палубе. Участь ее была решена: длинным ножом боцман отсек ей голову и плавники. Тем же ножом он вскрыл желудок, извлек из него угломер и, рассматривая перчатку, сказал:

— И кто это разбрасывает общественное имущество?

Угломер отдали Валентину, а окровавленное тело бросили в воду. Услышав всплеск, Валентин наклонился над волнами и презрительно сказал:

— Тоже мне — «бык»! Плавают тут всякие… и еще угломеры глотают.

Между прочим, история с акулой на этом не окончилась. Во-первых, Петрович вырезал из головы челюсть, очистил ее от мышц, упругих пленок и высушил на солнце. А потом подарил нам. И теперь челюсть висит в лаборатории и скалит свои острые зубы над головой Валентина. А он даже внимания на это не обращает. Во-вторых, в последнее время кок усиленно кормил нас манной кашей. Я отлично понимаю кока: ведь манную кашу приготовить легко — бросил крупу в кипящую воду, подсыпал соли, положил сливочного масла, и все в порядке. А ту же картошку нужно чистить, мыть, жарить и стоять около раскаленной плиты — смотреть, чтобы она не подгорела. То ли дело кашка! Кипяток, крупа — и порядок. Но для матроса манная каша разве пища?

— У меня от манной каши зубы уже шатаются, — жаловался Петрович, — какой с нее толк? Совсем обессилел…

И вот, разделывая акулу, боцман вспомнил, что кто-то когда-то говорил ему, будто вареные акульи плавники — удивительно вкусная штука. Деликатес почище лангустов. Плавники были отрублены, сварены и в ту же ночь съедены.

На другой день Петрович к завтраку не вышел. Мы подумали, что он так насытился плавниками, что терпеть до обеда будет. Но и в обед он не появился в салоне — живот болел.

— Ну, как плавнички? — спросил я его, встретив на палубе.

Вид у боцмана был печальный — щеки ввалились, спина согнулась, губы обметало; сразу ясно — человек нездоров.

— Плавники? Тьфу, пакость. Жесткие, будто подметки, а вкус как у столярного клея… Так есть хочется, но не могу — всего выворачивает…

С камбуза вкусно пахнуло жареным мясом и картошкой: кока как следует отругали и он упрятал манную крупу в кладовку. Боцман, расширив затрепетавшие ноздри, втянул в себя воздух. В его глазах было страдание, как у лишенной зубов лисицы, увидевшей жирную курицу…

День на двадцатом градусе западной долготы и нуле градусов широты начался для нашего судна не совсем обычно. Вместо традиционного утреннего: «Команде завтракать…» — радио торжественно провозгласило:

— Всем выйти на палубу!

На палубу? К чему бы это? Что случилось?

Мы с Виктором спрыгнули с коек и выскочили из каюты; везде хлопали двери, команда спешила выполнить необычное указание.

На палубе, освещенной ярким утренним солнцем, за одну ночь все изменилось: около правого борта судна стоял большой бассейн с водой, сооруженный из досок и брезента, а под фок-мачтой возвышался трон, около которого с пузатой бочки, с надписью на выпуклом боку «Ром», весело скатился черный пиратский череп с костями…

Теплоход замедлил бег, и вахтенный штурман возвестил:

— Внимание! Всем построиться у правого борта к встрече Нептуна! Ноль градусов широты! Двадцать пять градусов вестовой долготы! Глядите за борт — «Олекма» пересекает линию экватора!

А это руководитель научной группы на «Олекме» Виктор Леонтьевич Жаров. После каждого траления или яруса он рассматривает справочник-определитель, чтобы узнать, что за рыбу удалось нам выловить из океанских глубин. Заинтересовался определителем и Владик Терехов, судовой мастер по добыче и обработке рыбы.

Когда «Олекма» пересекала экватор, познакомиться с советскими рыбаками пришел сам Нептун. Вот он вручает ключ от экватора капитану судна Валентину Николаевичу Лутошкину.

Я не успел заглянуть за борт, чтобы увидеть заветную линию, разделяющую нашу планету на два полушария: северное и южное. Не успел, потому что над палубой мелодией самбо рявкнул включенный на полную мощь динамик. Музыка была такая веселая, такая огненная, как будто она бесконечно долго была заключена в темном металлическом нутре динамика и теперь-то наконец вырвалась на свободу. Под эту сочную мелодию, раскачивая мускулистыми бедрами и притопывая голыми ступнями, из-за борта теплохода вылез Нептун. Вылез, прошелся по палубе в ритме бразильского самбо и замер перед нами во всей своей Нептуновой красоте и мощи. На лысеющей голове лихо заломлена картонная корона, в мускулистой руке — бамбуковый трезубец с фанерным наконечником, сивая до пояса бородища, такие же расчесанные деревянным гребнем волосы, ниспадающие на плечи из-под короны, жесткие усы, как стрелки компаса, торчащие в разные стороны, и традиционная, в дырках тельняшка.