Юрий Рерих - По тропам Срединной Азии

Титай славился своим гаремом, в котором было пятьдесят жен. Любая хорошенькая крестьянская девушка жила под постоянной угрозой быть вырванной из своей семьи и попасть во дворец губернатора. Когда титай уставал от своих жен, он обычно дарил их друзьям и офицерам, отличавшимся у него на службе. Он был известен своими необузданными развлечениями и особенно пристрастием к крепкой китайской водке, которую всегда пил за обедом.

В течение нескольких лет, предшествовавших его падению в 1924 году, он лелеял надежду стать независимым правителем Кашгара, и его отношения с Янь Цен-синем, генерал-губернатором провинции Синьцзян, были очень напряженными.

В 1924 году нависла опасность войны. Прошли слухи, что титай замышляет восстание против генерал-губернатора, и провинциальное правительство решило положить конец его опасной деятельности. В Урумчи была собрана большая сила — около 18000 всадников и пехотинцев, а командование возложили на Эрх таоиня из Аксу, одного из самых способных областных начальников Синьцзяна. Войско двинулось на Кашгар в феврале 1924 года, однако не следует думать, что в сражении принимали участие все 18000 человек. Такое большое число отрядов несомненно числилось только на бумаге, и войско, прибывшее в Кашгар, состояло только из 500 человек. У властей Синьцзяна есть любопытный способ подсчитывать свои военные силы. Количество солдат определяют не по числу сабель или штыков, а по количеству фуражек. Многие из командиров полков имеют в подчинении солдат только на бумаге. У них нет солдат, но есть для них фуражки. И эти фуражки подсчитываются и фигурируют в официальных отчетах.

Ма Шао-ву, командовавший гарнизоном в Учтурфане, решил обратиться к генерал-губернатору за разрешением принять участие в военной экспедиции. С этой целью он покрыл расстояние от Учтурфана до Урумчи, столицы провинции, в поразительно короткий срок — за семь дней. Просьба его была удовлетворена, и он поспешил назад, чтобы возглавить авангард экспедиционных войск. Окольными путями, через горы, шел отряд Ма Шао-ву и 1 июня 1924 года занял Кашгар. Солдаты титая не были готовы к отражению нападения и оказали незначительное сопротивление. Ханьчьенг был быстро занят, и солдаты Ма Шао-ву обрушились на дворец титая. Сын титая, занимавший пост хсиех-тая, сражался храбро и пал во дворе своей цитадели. Говорят, что пожилой диктатор упорно сопротивлялся, но в конце концов был обезоружен и арестован в одной из комнат. Во время боя он был ранен штыком в правую руку. Пленника вывели через главные ворота крепости и там распяли на деревянном кресте. Ма Шао-ву лично командовал карательным отрядом.

По словам очевидцев, торжествующий Ма Шао-ву приблизился к распятому титаю и закричал: «Ты узнаешь меня, Ма Фу-син?» — «Ма Шао-ву», — простонал раненый титай. После этого весьма краткого диалога Ма Шао-ву выстрелил в титая из револьвера. Хлынувшая из раны кровь забрызгала одежду победителя, что у китайцев считается плохим предзнаменованием. Возбужденные солдаты стали стрелять в титая без приказа своего командира, стоявшего между ними и раненым, и чуть было не убили его самого.

В течение нескольких дней труп наместника был выставлен для глумления. Тысячи людей стекались сюда, чтобы отомстить за себя. Они плевали в лицо мертвеца, рвали его бороду и швыряли в него мусор и камни. После этого тело исчезло, и дальнейшая судьба его неизвестна.

Ма Шао-ву стал хозяином города, и иностранцы говорят, что он с помощью ряда суровых мер восстановил порядок и покончил с разбоем. Очевидно, самым заветным желанием Ма Шао-ву было править в Кашгаре титаем, но генерал-губернатор провинции сознавал опасность возвышения этого офицера и решил сослать его в более отдаленный район. В результате в Хотане создали местное самоуправление, а Ма Шао-ву назначили таоинем района, простирающегося от Каргалыка до далекого Дуньхуана на границе Кансу.

Эрх таоинь со своим 18000 войском никогда не доходил до Кашгара, и говорят, что между ним и Ма Шао-ву была вражда. Во время нашего пребывания в Хотане мы слышали о том, что Ма Шао-ву получил приказ отвести свои войска обратно в Урумчи, но отказался подчиниться и оставил их в Хотане, чем и объяснялось присутствие здесь множества солдат.

Такова история подвига Ма Шао-ву, благодаря которому он приобрел известность во всей обширной провинции. Это была семейная вражда, длившаяся много лет, и последний акт драмы, видимо, еще не сыгран. В течение всего нашего пребывания в Хотане таотай опасался выступления генерала Ма из Синина, жаждавшего отомстить за смерть своего двоюродного брата. Говорили, что в Тунь-хуане накапливаются войска, а генерал Ма ведет переговоры с провинциальным правительством Ланчоу о совместном наступлении на Синьцзян.

Вот все, что мы знали о Ма Шао-ву, когда впервые встретили его в Хотане. Человек незаурядных способностей и личной отваги, но мстительный и интриган, он был изгнан в далекий оазис, отделенный от других населенных пунктов Синьцзяна обширными пространствами пустыни.

Наша первая встреча с ним была вполне дружественной, и у нас были все основания успешного пребывания в Хотане. Мы откланялись губернатору и посетили городской магистрат, где беседовали с типичным китайским чиновником внутреннего Китая, чутко уловившим настроение губернатора и вызвавшимся всемерно содействовать экспедиции. После этого навестили тунг-линга, или коменданта гарнизона в Хотане. Это был молодой человек с приятными манерами, который во время наших последующих затруднений занимал нейтральную позицию. Повсюду нас встречали с церемониями и почетным караулом.

Проведя утро в деловых визитах, мы вернулись в лагерь. Днем к нам приехал Ма таотай в сопровождении чих-шиха, или члена городского магистрата и тунг-линга. Губернатор прибыл в закрытом экипаже зеленого цвета, отделанного изнутри фиолетовым бархатом, и запряженный тройкой лошадей. Экипаж сопровождали на вороных конях сорок кавалеристов из личной охраны губернатора. Говорят, что таотай содержит ее на собственные средства. Все кавалеристы были прекрасно вооружены и являлись верховными командующими китайской армии. Губернатор еще раз заверил нас, что в Хотане мы можем чувствовать себя как дома.

Оставаться в саду Бадруддин-хана с большим караваном было невозможно, и мы решили подыскать для нашей штаб-квартиры более подходящее место. Вскоре начались затруднения, вызванные, вне всяких сомнений, происками властей. Нам посчастливилось найти просторный и красивый летний дом, принадлежавший покойному афганскому аксакалу в Хотане, расположенный в трех милях от города. Мы сразу же решили здесь обосноваться. Здание было построено в персидском стиле и пустовало после смерти владельца, так как вдова жила в городе. Мы сообщили о нашем решении местному переводчику Керим-беку, прикрепленному к экспедиции хотанскими властями. Однако он не одобрил наш выбор и намекнул, что губернатор желает, чтобы мы расположились поближе к его резиденции. Все это было странно, и мы послали нашего китайского секретаря Цая в губернаторский ямень для выяснения вопроса. Он вскоре возвратился, сообщив, что губернатор не имеет ничего против того, что мы остановимся в летнем доме бывшего афганского аксакала и что бек неверно истолковал его распоряжение. Мы пригласили Керим-бека, чтобы обсудить детали предстоящей аренды, но он отказался от посредничества, сославшись на то, что с семьей аксакала очень трудно иметь дело.