Глеб Давыдов - Книга трипов. Странствия и перемены

К нему подсела женщина, склонила голову. Возложив на нее правую руку и подняв лицо к потолку, старик запел. Песня была не длинная, всего несколько тактов и несколько арабских слов – грустных и не привлекающих внимания.

Через пару минут женщина встала, сунула в руку старика несколько монет и побрела в сторону выхода. Старик спрятал мелочь в карман и стал что-то тихо напевать-приговаривать.

Чья-то рука тронула меня за плечо.

Надо мной стоял некто. Я уже видел его, когда вошел в мечеть (он сидел в пластмассовом кресле позади стариков). «Дервиши», – произнес он, кивком головы указывая на слепых.

«Некто» этот был кем-то вроде менеджера дервишей: считал деньги и приносил им фалафель (завернутое в лаваш жареное фасолевое тесто с крупно нарезанными свежими огурцами, помидорами и зеленью). Он же находил дервишам клиентов. Собственно, вот я и стал одним из них. Дервиш, тот самый, за которым я наблюдал, положил мне на голову свою холодную, как гробовая плита, руку, и заговорил…

…К тому моменту я странствовал по Сирии уже две недели. И Сирия меня сильно расстраивала. Разочаровывала и даже угнетала. Во всем виделось сплошное надувательство.

Во-первых: когда мы прилетели из Москвы в Дамаск, был сентябрь, но вместо ожидаемого теплого бабьего лета нас встретил в аэропорту торопливый проливной дождь и до костей пронизывающий ветер. Весь этот первый день мы долго бродили по мокрым серым улицам в поисках приличного отеля. Любовались грязными забегаловками и убогими лавчонками (по доллару за штуку там продавались шапки с логотипом Nike). И ели подозрительную, хотя и вкусную шаурму. А на следующий день, предварительно проверив в интернете, где в Сирии сейчас хорошая погода, мы сбежали из Дамаска в Пальмиру…

И все время, пока мы колесили по стране, нас пытались обмануть – то торговцы, то таксисты, то хозяева отелей.

Дамаск. Уличная лавочка с сумками и зонтами. Откуда-то из-за угла мгновенно выскакивает продавец и принимается рьяно демонстрировать мне достоинства зонта, которым я заинтересовался. Превращает зонт в трость, изображает Чарли Чаплина, очень старается.

– Сколько? – спросил я по-английски.

– 500 сирийских лир, – ответил он.

Зонтик был неплохой, но явно не стоил десяти долларов. Прочитав мои мысли, продавец сказал:

– Ок, 300.

– М-м-м…

– Where are you from?

– Russia.

– Oh! Russia – good! I love Russia!!! Only for you – 250.

– Ok, may be later… – я повернулся уходить.

– Ok – 200.

Вернувшись, достаю из бумажника 150 лир и протягиваю их сирийцу.

– 150 – ok?

Он вдруг становится очень серьезен, резко кивает мне и делает жест рукой, означающий, очевидно, что-то вроде «Нет, иди отсюда!».

– No? – удивился я.

– No! – сириец обиженно кивнул, быстро прикрыв глаза и приподняв голову, как бы давая мне понять, чтобы я убирался. – Очень плохо! – по-русски добавил он.

Через десять минут в другой лавке я купил зонт за 100 лир.

Вся эта ближневосточная лживость превратилась в нескончаемый рок, преследовавший нас до самого того момента, когда мы вернулись в Дамаск, чтобы провести там оставшееся до вылета в Москву время. Всего два дня. Вдобавок я сильно заболел гриппом, и так бы вся эта поездка по Сирии осталась одним сплошным темным пятном, если бы за эти два дня в Дамаске не случилось два события, напрочь перечеркнувших все плохие впечатления.

Вот Сук Аль-Хаммидия – старинный восточный базар, крытый рынок, вокруг которого, как лаваш на шаурму, наворачивается все самое интересное в городе. Длинный широкий коридор освещен электрическим светом. Вместо стен – сплошные ряды лавочек и магазинов. Шелка, золото, чайники, шали, кальяны, орехи. Мясные туши, ткани, снова ткани, сладости, драгоценности, игрушки. Продавцы неизменно называют двойную цену. Под ногами мельтешат ослы и оборванные дети. Со всех сторон – крики, суета, сутолока. В глазах рябит от фейерверка разноцветных одежд. Арабы на разные голоса торгуются друг с другом и с чужеземцами. Мандарины, четки, блюдца, подносы. Концентрат пестроты востока. Здесь в очередной раз за эту недолгую поездку я начинаю чувствовать себя богатым заморским купцом в сказочном тридесятом царстве… «Two dollars! Ok, one!» – окрикивают меня продавцы на всех языках мира, пока я невозмутимо шествую по широкой, закрытой полукруглым сводчатым потолком улице этого древнейшего в мире рынка… И тут …все застывает на месте в абсолютной тишине.

Суета рыночной кишки выплюнула меня на небольшую площадь с колоннадой и аркой. За аркой – прямоугольный двор, обрамленный портиками. Ни звука вокруг… Сумерки.

«Кто-то большой остановил внутренний диалог» – такая стояла здесь тишина. Тишина эта будто имела свое собственное сознание, и сознание это было чистым и великим.

Это двор легендарной мечети Омейядов. Высоченные колонны неподвижно подпирают своды коридоров. В аркадах мерцают светильники. Персонажи на мозаиках начинают оживать. В сумерках, по крайней мере, создается такое впечатление, что они еле-еле движутся, пытаясь сойти со своих мест.

Этот мир явно гораздо старше любого из миров, в которых мне доводилось бывать до сих пор…

В течение тысячелетий здесь взывали к Богу в самых разных его обличиях и под разными его именами. В XII веке до н.э. арамеи молились Хададу, потом римляне воздвигли храм Юпитера, который в византийские времена был преобразован в христианский храм, посвященный пророку Захарии.

В 661 году Дамаск стал столицей халифата Омейядов. Храм поделили напополам мусульмане и православные (в центре основного зала мечети до сих пор стоит гробница с головой Иоанна Крестителя, которого мусульмане почитают как пророка Яхья). В 705 г. халиф Валид принял решение целиком отдать храм мусульманам.

Кроме головы Иоанна, здесь хранятся мощи еще двух святых, исламских. Один из них – имам Хусейн, которого шииты считают наследником Магомета и почитают наравне с Пророком. Другой – культовый арабский полководец Саладдин.

…Вот в таком месте я вдруг оказался, когда в сумерки, в восемь вечера восточный базар Сук Аль-Хамидия, наконец, отрыгнул меня из своего голодного чрева. Привратник мечети Омейядов готовился уже закрыть вход, поэтому я только и успел быстро пересечь пустой полутемный двор и выйти в противоположном его конце. Но дал себе обещание вернуться сюда завтра днем.

В отеле с нашего этажа видна сверкающая в темноте знаменитая гора Кассиун, на которой Каин убил Авеля. Гора наполовину застроена разрастающимся Дамаском, и каждый вечер огни домов, построенных на горе, блестят и переливаются, как драгоценные камни на гигантском браслете… Точь-в-точь как на браслетах, только что купленных мной на рынке, только больше…