Алина Бакурина - Соприкосновение

Что я знала о семье Рерихов? Слышала об Агни-йоге, учении, которое Николай Рерих создал со своей женой, видела несколько его картин когда-то, но интереса к ним не проявила, так же как и написанным им к притчам и легендам.

Резиденция известной семьи оказалась ближе, чем я думала. Участок, принадлежащий музею, был огорожен чугунным забором, туго обвитым стеблями плюща. Кроны деревьев клонились на садовую арку, встречаясь друг с другом ветвями. По чёрной почве ухоженных клумб сбегали на тротуарную плитку ручьи. В воздухе пахло озоном. Ничем не примечательный дом семьи Рерихов побледнел от частых ливневых дождей и пропитался влажностью ватных облаков.

На крыльце нас встретила женщина средних лет в сари, проверила билеты и попросила разуться. Пора бы привыкнуть к тому, что обувь в Индии нужно снимать почти на каждом повороте…

Я заскучала по кроссовкам с липучками. Раньше, в школе, я носила такие, чтобы не мучиться и не завязывать шнурки непослушными пальцами. Сейчас оставалось принимать шнурки как должное и на всякий случай запоминать, кто из группы в какую сторону пошёл.

Знала ли я, что в музее мы в основном будем смотреть картины Николая Рериха и его сына Святослава? Конечно, нет: я же не готовилась.

Я бродила из зала в зал, вглядываясь в сюжеты картин. Лазурное небо, извилистые горы и темнокожие люди оживали в мягких мазках и плавных переходах линий, рассказывали через них истории. Глубокие цвета, густые, переливающиеся в мелких блёстках работы захватывали и передавали особое настроение. Я была настроена к картинам скептически. Видела где-то одну из работ Николая Рериха и запомнила, что она мне не понравилась. Но, отходя от одной картины и приближаясь к другой, я удивилась тому, сколько в них жизни.

Азат рассказывал нам о доме, о том, что все представленные в нём картины – подлинники. Рассказал и о том, что Николай Рерих, восхищаясь экзотикой, критиковал религиозную сторону жизни восточных народов и вёл себя по отношению к их культуре неоднозначно, проявляя к ней уважение и в то же время с пренебрежением отзываясь о необразованности и дикости обрядов местных жителей.

Между Азатом и Ольгой завязался диалог по данному вопросу и вскоре перешёл в дискуссию. Не испытывая к беседе интерес, я вышла на мокрую террасу, укрытую черепичной крышей. До слуха доносился поминутно развивающийся спор. И стрекот кузнечиков. Поймала себя на мысли, что, если бы сейчас понадобилось с кем-нибудь дискутировать, я бы попросила отложить камень преткновения на потом. Виделось утомительным и ненужным придумывать аргументы и строить диалог в таком месте.

Дом-музей увлекал тем, что в окнах второго этажа было видно быт семьи. Правда, внешним я увлеклась больше, наблюдая за плавающими между стройными соснами облаками.

Дискуссия Азата и Ольги подошла к концу, и вокруг сразу стало тихо. Наша экскурсия имела продолжение в парке, косая тропа которого вела вниз, к захоронению Николая Рериха.

Кроссовки промокали всё сильнее: лёгкие для ходьбы, они пропускали через себя воду. С моей стороны было не очень умным поступком взять с собой в поездку именно их. Это напомнило мне вчерашнюю ситуацию с юбкой. И всю мою сущность.

Традиции Индии соблюдались и у надгробия русского человека. Женщины обсуждали историю семьи Рерихов с Азатом, а я обошла вокруг мемориала один раз, потом второй, третий… Почему-то не могла остановиться и вернуться к группе. Их разговоры перестали для меня существовать. Я отмахнулась от них, ушла в себя. Ещё успею наговориться.

Не верилось, что лужайка находилась где-то посреди горы на высоте около 1800 метров, что вот они, облака, проплывают сквозь меня… Я прислушивалась к шелесту листьев, к поющим птицам, к мягкому шуршанию дождя. За всем этим стояла прозрачная тишина. И вдруг страшно стало нарушать её собой, вредить ей мыслями. Я перестала думать об остальных, о себе. Лишь слушала.

Ноги двигались по плитам скорее, совершая больше кругов, и казалось, что только момент отделяет меня от слов, которые я готова услышать и впитать. Испытав единение с этим местом, я ощущала бесконечный покой пребывания в нём. Остановилась, когда мои же шаги начали мешать слушать. Я как будто завела, накрутила тишину как пластинку и теперь отошла в сторону, чтобы не мешать ей и услышать, как она заговорит.

Зачем бояться того, что обязательно произойдёт?

Клубок запутанных мыслей продолжал кататься по кругу без меня, расплетаясь и превращаясь в нить прозрачных и почти неуловимых мыслей.

Почему нам так важно говорить о страхах?

Если хочешь меняться, придётся научиться распознавать свой страх, вовремя находить его, познавать и самое главное – прощаться с ним.

Я боялась уйти от этого места, хотела вжиться в него, остаться подольше. Оно вдруг приняло меня и заботливо укачало. Эта торопливость, практичность, с которой я бегала повсюду и всегда, вместе со всеми, так надоела. Вечно нужно куда-то идти, делать, видеть, знать…

Капли дождя скатывались с листьев и ударяли по носу. Я прикрывала глаза для более глубокой концентрации и открывала, когда чувствовала, что теряюсь в пространстве. Ветки старой липы, как руки тянулись ко мне, и хотелось потянуться к ним навстречу, пожать эти «руки», обняться с ними, утонуть в них.

Когда открыла глаза, взгляд наткнулся на небольшое дупло в толстом стволе дерева, его крона закрывала от дождя немалую часть лужайки. Сначала показалось, что оно пустое, но после вторичного беглого взгляда я заметила твёрдо воткнутое в дерево пушистое маленькое перо.

«Пиши!»

Я забыла о дожде, о своей компании, об Индии. Созерцание нарушили ставшие совсем близкими голоса моей группы. Ольга попросила сфотографировать её и направилась к дуплу, чтобы облокотиться на него.

О нет, нет, нет! Глупо и как-то по-детски спасать перо, но я это сделала. Я спасла его. Схватила и убрала в карман.

Я буду писать.

Уходить отсюда я не торопилась, но нам нужно было двигаться дальше. Мне ничего не хотелось. Ни говорить, ни уходить. Только побыть немного в состоянии бесконечного покоя. В нежелании общаться я плелась самая последняя, оглядываясь на высокую траву в опавших листьях, дотрагиваясь до мокрой коры сосен и рассеивая собой облака.

Не в первый раз я чувствовала глубокую тишину внутри себя. Я уже переживала разные формы этой тишины: от картинок до монотонного течения мыслей. И после подобных переживаний тяжело выплывала обратно в реальность, боясь растерять увиденное или услышанное. Я удерживала необычное состояние особого рода безразличия и лёгкости до тех пор, пока не убеждалась, что оно усвоилось. Переживания требовали от меня маленького обета молчания и отстранённости.