Евгений Зингер - Между Полюсом и Европой

Но вскоре действительно начался более крутой спуск, и мы сразу же почувствовали некоторое облегчение.

Прошло совсем немного времени, как стала портиться погода. Резко усилившийся ветер принялся быстро сдирать с поверхности плато тонкую оледенелую корку и выдувать из-под неё недавно выпавший рыхлый снег. К позёмке, шипевшей у самых ног тысячами тончайших белых змеек-струек, прибавилась ещё и низовая метель. Разыгралась, разошлась она в неистовой дикой пляске, словно нарочно задалась целью испугать гляциологов: принялась слепить глаза, валить с ног, сбивать дыхание…

Истоки ледника Норденшельда должны находиться где-то совсем близко. Напрягаем все силы и медленно продвигаемся вперёд. Правее остаётся цепочка невысоких скальных гряд, имеющих вытянутую серповидную форму и поэтому называемых Бумеранг. Прямо перед нами виднеется вершина нунатака Эхо. Где-то здесь группа Троицкого должна разбить свой первый в пути временный лагерь, чтобы отсюда ходить в маршруты.

Наконец подтаскиваем сани к ближнему склону нунатака. Снег начинает заметать наш груз. Ставить здесь в такую погоду походную маленькую палатку неразумно. Поэтому принимаем решение вернуться на станцию и там переждать этот ураган.

Назад идём по еле видимым следам. Порой они исчезают под слоем свеженаметенного снега, а через час теряются вовсе. Хорошо ещё, что не надо тащить многопудовые нарты! Каким-то необъяснимым чутьём Корякину и Михалёву, возглавляющим группу, все же Удаётся обнаружить в этой белой мгле нашу «дорогу жизни». Сейчас она связывает всех с базовым лагерем, а значит, с домашним теплом, жилищем, едой…

Часа через два вдали показалась совсем маленькая чёрная точка, затем другая, третья… Постепенно мы узнаем в них мачты антенн. Станция! Становится очень приятно, настроение у всех улучшается, даже прибавляются силы и непроизвольно ускоряется шаг. Как радостно видеть сейчас наш лагерь с развевающимся на сильном ветру красным вымпелом. Пройдено вроде бы немного — километров пятнадцать, а кажется, что не меньше ста! Теперь первое дело — растопить печку и согреть кофе. Тепло, быстро распространившееся под низким куполом палатки, и крепкий чёрный кофе, жадно поглощаемый минут через пятнадцать, настраивают усталых, измотанных людей на длинные разговоры.

На другой день погода на плато Ломоносова улучшилась, и наши товарищи покинули станцию, чтобы продолжить прерванную работу. С этого момента на станции остались мы вдвоём со Славой Маркиным.

Вскоре непроглядный туман заполнил плато. Затем прошёл сильный снегопад, создавший благоприятные условия для очередной метели. Нужен был лишь ветер. И он не задержался.

Как обычно, сначала зашуршала позёмка. Прошло немного времени, и вот уже оторванный от поверхности снег устремился в сторону Ис-фьорда. Когда скорость ветра перевалила за 30 метров в секунду, все смешалось в ревущем океане снежного смятения и началась проверка на надёжность наших станционных сооружений. Что не понравилось пурге — унесла с собой, как пушинку. Оборванные концы антенны и противовеса в считанные минуты были засыпаны свеженаметенными сугробами-валами.

Однако палатка выдержала все тяжкие испытания. Иногда, правда, казалось, что КАПШ вот-вот покинет своих постояльцев и бросится наутёк. Тонкие стенки надувались и приподнимались, деревянные полудуги-стрингера, на которых держался палаточный шатёр, трещали и стонали. Печные железные трубы предпринимали не одну попытку сорваться с места, но, крепко притянутые проволокой к специальным креплениям, лишь понапрасну осатанело колотились о печку и «крышу».

Ветер непрерывно хлестал по брезенту миллиардами снежинок, нёсшихся с ураганной скоростью. Можно было подумать, что метель забивает в КАПШ гвозди. Мельчайшие снежные песчинки ухитрялись каким-то образом пролезть внутрь палатки через невидимые глазу отверстия. Около маленькой матерчатой дверцы стали возникать плотные снежные пирамидки, напоминавшие сахарные головы. Чтобы прекратить их дальнейший «рост», пришлось прибегнуть к испытанному способу: «обмазать» всю дверцу вокруг… снегом.

Метель прибавила нам новую работу — откапывать обе палатки, которые заносило до самого верха, и расчищать вход. С провисшего купола КАПШа несколько раз в день приходилось снимать тяжёлые, будто окаменевшие, пласты снега, готовые в любой момент продавить тонкий потолок палатки.

Когда оканчивались подобные «дела», мы вновь возвращались к обычной работе: один шёл на наблюдения, а другой в это время становился поваром-истопником. Для просушки вечно сырой одежды и обуви постоянно требовалось тепло, которое нам давал станции…

Ежедневно я связываюсь с радиостанцией рудника Пирамида. Каждый раз мы долго пытаемся наладить мало-мальски нормальный разговор, так как почти не слышим друг друга. Приходится «гонять» передатчики с одной рабочей волны на другую и давать надоевшую настройку: «Один, два, три, четыре… десять, девять… один!»

— Бузина! Бузина! Я — Бузина-один! Как меня слышите? Даю настройку: один, два, три… Бузина, перехожу на приём! — осипшим голосом кричу я в микрофон, наверно, в десятый раз.

Маркин смотрит на меня с сочувствием, а потом шутит:

— Тебя и так, без всякого усилителя, небось слышно на руднике. На третий или четвёртый день наступило, как говорят радисты, непрохождение, и наш очередной радиотелефонный разговор был сорван. Тогда пирамидский оператор включил более мощный передатчик и предложил мне «разговаривать морзянкой»: её всегда слышно лучше, чем голос человека. Делать нечего, переключил передатчик на телеграфный режим и начал отстукивать точки и тире. Вскоре Пирамида подтвердила, что слышит меня удовлетворительно.

Вижу, дело пошло. Передал свои сообщения и получил на них ЩСЛ, что на языке радиокода означает «квитанцию», подтверждающую приём. А затем и сам принял несколько служебных и личных телеграмм из Москвы и Баренцбурга.

Ещё долго после этого сеанса испытывал я чувство особенного волнения. Не только потому, что смог поговорить по азбуке Морзе. Просто вспомнились годы тревожной молодости, когда работал радистом на полярной станции и ледоколе.

Между моей первой зимовкой на Чукотке и работой гляциолога на Шпицбергене пролегла длинная дистанция и во времени, и в пространстве. 21 год назад, ещё в 1944 году, уезжал я на далёкий Север совсем молодым человеком, теперь стал вдвое старше…

Долгое время погода не давала возможности приступить к выполнению очень интересных работ, предусмотренных научной программой экспедиции, — исследованию верхней толщи плато Ломоносова, сложенной многолетними слоями снега.