Светлана Гончаренко (Алкея) - Я хочу, чтобы ты вспомнил… Книга 1. Бесконечный канон #1.1

– Ланкастер Рой, «Ночь восставших из ада». Кровавое месиво, зловещие мертвецы, ууужас и страсть. Бррр… – он передёрнул плачами. – Будоражит нервы…

– И высасывает мозги, – подытожил библиофил.

В ответ бородатый приподнял брови, утвердительно кивнул и, прищурив один глаз, спросил:

– Ты серьёзно, что ли любишь читать Гоголя?

– Да. А что?

– Ты же европеец, вроде, а читаешь русские сказки. И говоришь по-русски – не отличить от меня, может, даже лучше. Как так?

– У меня мама русская, и наша основная усадьба находится в регионе Черноморского казачества, – улыбнулся Герман, поднялся и сел. – Язык Толстого и Достоевского с рождения стал для меня основой мышления. Он невероятно богат. И классику я уважаю. Вообще, люблю «живые» книги, те, что шуршат.

– Да я ведь это… тоже, как бэ…

Собеседник полез в рюкзак, и оказалось, что в боковых карманах его заплечного шкафа с лямками аккуратно обёрнутые прозрачными обложками лежат самые натуральные печатные тома – Гоголь, Толстой, Чехов, Горький. Издания более чем семидесятилетней давности. Откуда он их только достал? Немеркнущая русская классика – в одной обойме. Парни молча, уже почти совсем по-дружески пожали друг другу руки, и Герман, как ни в чём ни бывало, прикарманил томик рассказов Чехова. Бородач довольно ухмыльнулся и запихал свои богатства обратно в рюкзак.

– Ладно, хулиган. Вставай, пора червей кормить, – ловко вскочил на ноги библиофил.

– Не понял, – рыжий поднял голову.

– Ну, как там говорят: «червячка заморить». А я говорю так: пообедай со мной – и я скажу, кто ты. Есть хочу до ужаса, бармаглота бы слопал.

– А я слона, если бы нашёл хоть одного…

«Всё проходит, но принимается в расчёт»

Городишко, название которого лет сто назад всё ещё можно было перевести, как «бычий брод», больше походил на сельское поселение городского типа. Таких городков мало осталось в Европе. По сравнению с гигаполисами, в которые за последние сто лет превратились все некогда крупные промышленные города, а также городами-убежищами и центрами науки и искусства, куда давно сбежали все более-менее прогрессивно мыслящие люди, этот милый сердцу каждого учёного уголок хранил в себе следы далёкой средневековой истории. Он походил на спящего на холмах у реки архаического дракона со вздыбленной к небу щетиной – шпилями готических крыш, башен и стен.

Академический дух пролетевших со скоростью звука эпох витал над старыми мостовыми и укатанными в железобетонное покрытие дорогами. От каменных стен веяло прохладой, из окна какой-то аудитории вываливался наружу избыток звуков генделевской сарабанды, по улицам нагруженные оборудованием сновали роботехники и уборщики. И от них, и от зависающих тут и там дронов-наблюдателей исходило лёгкое гудение. Роботы выглядели до того забавно, с нарисованными на корпусах смешными мордочками, что Чебышев, глядя на них, невольно улыбался в усы.

Он мог бы и сам починить этот дьявольский информатор, да только Брик уж шибко быстро подсуетился. Нет, он, конечно, благодарен парню. Конфуз тот ещё, если бы охранники сообщили руководителю, что новоприбывший доктор наук в порыве гнева раздолбал ни в чём не повинный аппарат. Шутка в деле? Чёртовы крякеры – развелось же их! Он, безусловно, заработает в три раза больше за год усердного труда, но он же здесь не на год, а на целых два. Деньги, конечно, вещь такая, их много не бывает. Но ведь этих пяти тысяч тютелька в тютельку хватало на оплату очного курса по работе со спецтехникой, а ему, ну, до зарезу надо овладеть навыками управления новыми системами. Проживание, питание и прочие мелочи в городке предоставлены всем его обитателям совершенно свободно – только живи и занимайся наукой в полную силу, да ещё совершенствуйся в разных областях знания, нарабатывай нужные навыки, твори, совершай открытия, двигай прогресс.

Чебышев, разумеется, обалдуй, как говорила мама, она всё-таки профессор математики и знает точные определения всему на свете. А уж про своего непутёвого сына и подавно помнит все цифры после запятой, но как же всё-таки его так угораздило. Он недоумевал и чесал бороду на ходу. Да если бы этот аппарат не сообщил ему голоском Дейзи Блэк, что у него на счету пять ириков, если бы он хоть глазком глянул в монитор своего интро и на секунду раньше сам заметил пропажу средств, было бы не так обидно. А он, как последний болван, поплыл, представив, что старлетка из империи грёз стоит рядом, щебечет о всякой ерунде и нежно теребит его косматую гриву. Но это был всего лишь порыв ветра, и милашка Дейзи невозмутимо сообщила о таком фиаско – ну, как тут сдержаться?

Тем временем молодые люди пришли в Главный Холл колледжа, который местные в шутку прозвали колледжем Святого Одина то ли за монументальность кладки стен, то ли просто в пику отжившим свой век старым именованиям некогда учебных корпусов в честь святых угодников и божественных атрибуций. Так пояснял молодой Брик, пропуская неофита на входе вперёд.

Он оказался славным малым, этот Герман, несмотря на свои манеры «хорошо воспитанного мальчика». Однако у него умный взгляд и, судя по недавнему поступку, доброе сердце. Наличие сердца, вообще, вещь редкая, а про доброту и говорить не чего, скоро и слово потеряется, как забытая гайка. Так иногда бывает: разобрал какой-нибудь механизм, потом собрал его назад, и одна единственная гайка осталась, вроде как лишняя. Включил агрегат – он, зараза, работает, как часы, и без этой самой гайки. Но ведь она к чему-то была там привинчена, зачем-то нужна была до того, как ты всё разобрал на запчасти. И вот она предательски лежит на ладони и смотрит на тебя потерянно и одиноко. Ты засовываешь её в карман и напрочь забываешь. Так и с добротой. Потому и человек с добрым сердцем – вымирающий вид, не иначе. А этот экземпляр, гляди-ка, вполне себе жизнеспособен – идёт уверенно впереди, руками широко размахивает, голова с развивающейся светлой шевелюрой приподнята, осанка, стать – ну, твой Аполлон Бельведерский, не иначе, со всеми здоровается, все ему кивают, машут приветственно, улыбаются. И сам он белозубо щедр на ответные приветствия и улыбки. Одет парнишка, конечно, несуразно. Зачем, например, этот галстук-бабочка с рисунком звёздного космоса или эти вот подрезанные узкие штаны, белые не то кроссовки, не то сандалеты на толстой подошве и чёрная накладка на предплечье? Ни дать, ни взять – вожатый-супергерой, сбежавший из пионерлагеря времён развитого социализма. С тексоном это он, конечно, умно придумал – выдавать команды сигналами мозга. «При случае надо бы и себе отмутить», – думал пристыженный физик, кряхтя под тяжестью ноши, взбираясь по местами отбитым старинным ступеням Главного Холла и проходя в столовую залу.