Александр Федоров - Герцогиня Чёрной Башни. Хроники Паэтты. Книга II

– Дальше! Дальше! – яростно маша рукой, орал какой-то всадник, стоящий в полусотне шагов впереди позиций латионцев. – Отходите дальше от холмов!

Брайк понял, что магические сюрпризы ещё не окончены, поэтому проследил, чтобы все его бойцы оказались как можно дальше от гряды холмов. Наступило небольшое затишье. Люди переводили дух, гомункулы взбирались на вершину гряды. Теперь, когда экстаз битвы немного отпустил, вновь навалилась смутная тревога, ведь, что ни говори, а по ту сторону огромной земляной насыпи оставались ещё тысячи врагов.

Вот они показались на фоне чёрного дымного неба. Вот первые ряды начали спускаться вниз – куда более резво, чем поднимались. Словно перехлестнувшее море, толпы гомункулов стали спускаться к позициям людей. И тут Брайк заметил шевеление в рядах защитников – ещё не до конца пришедшие в себя маги, стиснув зубы, выходили вперёд. Они брались за руки, словно образуя какой-то необычный контур.

Когда фигура была закончена, чародеи напряглись, опустив головы, словно погрузившись в транс. И тут будто судорога пробежала по земной тверди, хотя при этом даже арбалеты, прислонённые к нагромождённым ящикам, не упали. Однако, многие люди только что не рухнули на колени. Странное землетрясение, которое не поколебало ни поверхность земли, ни бездушные предметы, находящиеся на ней, но мощно ударило по людям.

До Брайка дошло, что это была магия. То есть он, человек без магических способностей, впервые ощутил эту могущественную силу – настолько она была мощной. Он не был экспертом по магическим наукам, да и вообще слабо представлял себе всё, что было связано с волшебством, но он тут же понял, что на подобную мощь в окрестности сотен, а то и тысяч миль отсюда, был способен лишь один маг, а точнее – магиня.

Свой решающий удар нанесла Дайтелла. Человеческие маги помогли ей сфокусировать и, возможно, усилить заклятие. Кроме того, ими заранее была проведена соответствующая подготовка на холмах. Возможно, их почва также была обработана тем чудодейственным эликсиром. Так или иначе, но холмы будто бы взорвались огнём. Волна мощного жара опалила оторопевших солдат, явственно запахло палёными волосами – многие лишились ресниц и бровей, а волоски бород у первых рядов скрутило и оплавило. Теперь на землю попадали даже те, кто стоял до сих пор – их швырнула туда взрывная волна.

Стена огня, высотой в полсотни футов, опадала потом в течение двух часов, или даже больше. Если кто-то из гомункулов и уцелел, то их легко можно будет уничтожить позже. Тем более, что жар от оплавленных холмов шёл такой, что вряд ли на них удастся взобраться раньше чем через день, а то и два.

Похоже, это был конец боя. Как и предрекал недавно Брайк (сам, впрочем, мало веря своим словам), пехоте так и не пришлось вступить в это сражение. Однако особого огорчения по этому поводу в рядах пехотинцев лейтенант, конечно, не наблюдал.

Буря восторга охватила войско. Все славили магов, славили стрелков, славили командование, славили короля. Кто-то из столичной верхушки произнёс проникновенную речь, где говорилось, что потомки будут с гордостью вспоминать название деревеньки Синица, ибо там человечество дало решительный отпор чёрным силам, пришедшим из-за океана.

Брайк не сомневался, что весть об этой победе помчится на восток быстрее степного пожара. Многие люди, не знавшие до сих пор даже о вторжении, с восторгом узнают сразу о безоговорочной победе. Победе, что ни стоила даже капли человеческой крови.

Однако лейтенант почему-то стоял сейчас какой-то опустошённый. Ему не верилось, что всё закончилось. Причём это была не какая-то фигура речи. Брайк действительно не верил, что это – конец.

Жить на берегах Алийи было уделом не для слабаков, и дано не каждому. Снежные зимы, когда невысокие постройки колонов заносило едва не по крыши, и вместе с тем – знойное, влажное лето. Полчища мошки, от укусов которой вздувались болезненные волдыри, не говоря уж о комарах, слепнях и прочей гнуси, что плодилась в небольших заводях, остающихся после весеннего разлива реки, а также во множестве болот, постепенно переходящих в одно сплошное, именуемое Симмерскими болотами. Слишком топкая почва, чтобы в ней уютно чувствовали себя злаки и фруктовые деревья. Каждый клок пригодной для земледелия земли приходилось с боем отбивать у разраставшихся повсюду кустарников и буйных трав, забивавших более слабые растения, приручённые людьми.

Здесь человеку приходилось воевать каждодневно. Воевать с этой сорвавшейся с привязи природой – с климатом, землёй, водой, лесами… Всё необходимое для жизни приходилось буквально вырывать из цепких лап неприветливого окружающего мира. Это сказывалось на здешнем населении. Даже в столице простолюдины не могли похвастаться большой продолжительностью жизни – как правило, человек в шестьдесят считался уже дряхлым стариком, а большинство не доживало и до этого возраста…

Здесь, на берегах Алийи, женщина считала себя счастливой, когда доживала до сорока, ибо к этому сроку она уже успевала прожить свою полную тяжких трудов жизнь, вырастить с полдюжины детей, похоронив ещё столько же, и увидеть первых внуков. Местных девочек выдавали замуж обычно не позже четырнадцати, и вся их дальнейшая жизнь была бесконечной чередой родов и изматывающей работы.

Солане было почти шестнадцать, но она до сих пор не была замужем. Хвала богам, её отец настолько обожал дочь, что потакал всем её прихотям, а матушка, которая могла бы сказать своё веское слово, померла лет семь назад от алой лихорадки. У Соланы было ещё двое старших братьев и сестра, которая была моложе её на два года, однако уже пару месяцев как была замужем за этим неуклюжим Борни – олухом с отвислыми губами и лопоухими ушами. Ох и хохотала же Солана над выбором сестры, но ту было не переубедить – лучше уж такой муж, чем сидеть в старых девах как старшая!

Сколько раз уже сватались местные женихи к самой Солане! Сколько раз отец осторожно, издали заводил разговор то о рыбаке Джейле, то о лесорубе Кёрсте, то ещё о каком-нибудь деревенщине, что, влажно поблёскивая глазами, разглядывал упругое, ладно слепленное тело девушки, неизменно наряженное в мужскую одежду. Но всякий раз после подобных слов Солана закатывала такие истерики, что добряк-отец, как правило, сбегал в местный кабачок и возвращался лишь после полуночи, когда все в доме уже спали.

Младшая сестрёнка, которую родители, не особенно напрягаясь, назвали Алийей, весьма презрительно фыркала, взирая на свою старшую непутёвую сестрицу, которую пренебрежительно называла «пацанкой». Действительно, любой сверстник Соланы, если отвлечься от её женственных форм, назвал бы девушку «своим пацаном». С самого детства она играла в незатейливые мальчишечьи игры – с воплями гоняла товарищей обломанным черенком мотыги, который символизировал меч, причём дралась им так яростно, что отшатывались и более взрослые парни. Постоянно увязывалась на охоту то с отцом, то с кем-нибудь из старших братьев. Да и одевалась гораздо чаще не в сарафаны, что так и лежали в сундуке, дожидаясь, покуда подрастёт Алийа, а в обноски, оставшиеся от братьев.