Михаил Пантаев - Венецианская вечерня

Мы пошли дальше поэта – и заблудились в небе, не в лесу. Когда ты родился, о Библии не говорилось вслух, а теперь – стоит нажать кнопку и можно прочитать толкование любого стиха, услышать голоса святых. Рай близок, но сейчас ты неспособен идти в церковь: хорошо, что время обеда и она закрыта… Отложим до завтра…

Слева от Леонида возносилась мрачноватая стена палаццо Лабиа, которую он поначалу посчитал глухой, под стать генштабу в какой-нибудь империи зла; кампанила церкви, казалось, была встроена в само здание. И трудно вообразить, что по ту сторону царит танцевальный мир, половодье фресок Тьеполо, Клеопатра подставляет Антонию голубые жилки для поцелуя. Угроза галантного духа по-прежнему страшила Леонида: не возражая против карнавала как богатого исторического феномена, он до головоломности боялся угодить в тот маскарад, что звался этим именем ныне. И был рад, что пиры и неги удачно экранируются неприветливой частью дворца, которую охраняет одинокий геральдический орел под крышей. Но не мог же не заметить, что бегство, пусть и краткое, от затверженных форм в поисках подлинности – тенденция вполне карнавальная, хотя силен в ней и отказ от сотворения рая вокруг себя. Пока он не мог иначе. Привычка к одиночеству сразу не проходит… Что с того, что у тебя появились новые знакомые, принадлежащие к той же церкви? Внешне это едва ли отличалось от прежних дружб и связей, но ты уверен: «брезжил над вами какой-то таинственный свет…» Ваши встречи, начинания (не говоря о молитвах), они не были делом двух (или более) человек – и все; происходящее касалось не только вас: незримо присутствовал кто-то еще. И, с одной стороны, это преодолевало, устраняло одиночество, с другой – утверждало в небывалой степени, меняя при этом его качество: делало сознательным уединением. Обретенное спокойствие не позволяло замкнуться в самодовольстве, наоборот – влекло распахнуть себя настежь – для тех, кто стоял спиной…

Разговор с Вячеславом следовало начать с «како веруеши?». Но не упущен ли час? Не разошлись ли вы дальше, чем эллины и иудеи?.. Упущен? Скажи лучше: тебе страшно бередить сей вопрос, чтобы не услышать от сына: «А ты пытался дать мне веру – или, потешаясь, отнял ее?.. Я обращаюсь к Богу напрямую – посредники ни к чему. Заповеди? Законы? Каждый различает сердцем добро и зло. Разве Иосиф не ответил жене Потифара: Как могу я сделать это великое зло и согрешить перед Богом?.. То, что он почитал злом, еще не ствердело заповедью. Значит, сознание греха дано нам изначально – с тех пор как праотец узнал, что он наг. Но одеться не удалось. И Ветхий Завет дает вполне реалистическую картину нашего существования: никаких иллюзий и надежд на чье-то милосердие. Надо отвечать за свои поступки – вот альфа и омега. А „заповедь новая“, странные притчи, „подставь другую щеку“ – зачем все это? Не понимаю. И вечное морализаторство, попытки словно сделку заключить. А на деле: „В мире скорбны будете“. Будем. Надеяться не на что. Но… „мне мерзок человек, святыню превративший в ремесло!“ – помнишь, у Гёльдерлина?.. На что мне церковь, если есть Бах и Рембрандт?»

Но они же не слышат тебя, смешной дуралей! Не ответят и не спасут… Церковь – это небо на земле, в ней мы рождаемся заново, по-настоящему… Мог ты сказать это? Думая так же чуть не всю жизнь? Да и… как ребенку понять роль Спасителя? Пока он не приобрел опыт и сознание греха?.. После этого Христос, возможно, станет реальностью, а не персонажем литературы. И будь рядом добрая бабушка или дядька, он, не понимая, полюбил бы хоть обряды, установленные церковью в поклонении, – или архитектуру, апсиды и колокольню родного храма. Не сподобился… Почему ж девочки подхватили?

Сознание греха… Все-таки коснуться этого? Рассказать о вечернем испытании совести – как оно устраняет поспешное самооправдание и лишает притягательности перенос ответственности за свою жизнь на других?.. Поговорить бы с ним в тишине летнего вечера. Но на бумаге это окончится – вместо утешения – нападками на его святыни: «демократические преобразования», «социальную защищенность»; в надежде убедить, что нельзя сделать больше того, что делает церковь, которая молится за правителей, а не злословит их; что царства падут, демократические ли, деспотические ли, только любовь останется – которой ты поделился, которую сумел явить. Или не сумел…

«От слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься»… Но писать надо, ему надо, чтобы ты писал. Он ищет утешения…

Леонид не ждал, что пребывание в Венеции ограничится ликованием. Но не удивлялся и тому, что именно в этот день состояние, близкое к отчаянию, не раз сменялось радостью, – когда он переступал порог храма. И уже не опасался, что его решимость держаться церковных стен окажется слишком самонадеянной. Отдалившись от привычных форм и ритмов жизни, он сделал это, чтобы сосредоточиться на тишине и неторопливости.

«В тот день двое будут в поле: один возьмется, другой оставится»… Сын взят у тебя, дочери оставлены: все по написанному. Спасибо чистому словесному молоку, питающему младенца… Странное – для туриста – существование ты ведешь: не заныриваешь в кафе, когда голоден, а довольствуешься чаем в номере, потому что тебе удобнее одному, рядом со своим дневником. Не хочешь с важным видом поедать пиццу или zuppa, мечтая быстрее убежать к записям и мыслям… Удобнее? Но тебе нужно уединение, у тебя не хватает решимости развернуть священный текст в харчевне, даже если ее и величают остерией … «Нехорошо, оставив слово Божие, пещись о столах…» Обойдешься без стола, на тумбочке чаю попьешь, зато… Сможешь почитать, помолчать. Моментального откровения не будет… «Зачем ты здесь, Илия?» Вопрос задан тебе; и чтобы ответить, сам спрашиваешь: «Зачем?» Слово посеяно, что будет дальше? – знать бы… Подождешь. Вернешься позже. Пока не можешь вместить… Знать бы, когда придет вор… Но ты не знал, занимался собой. И где твое дитя? Вор забрал его…

Евангелие дня содержит притчу о сеятеле. Что говорит она тебе сегодня?.. Мало радостно принять слово: нужно иметь в себе корень – почувствовать его в самый тихий свой час. И не соблазняться заботами: если стоишь на доброй земле, то воспитывай ее, ограждай от распыления и осквернения. А плодами делись… Но ты зачитался, ты читал давно… Это и есть вера? «Вложу законы Мои в сердца их, и в мыслях их напишу их…» Остается только прочитать, услышать. Можно ли быть уверенным, что услышал Его ответ – не свой; не сочинил собственный образ Иисуса и услышишь: «Отойди, не знаю тебя»? Четверка передает святой образ в непостижимой цельности, но ты-то выхватываешь отдельные части; не инфантильно ли – искать надежных толмачей, посредников, которые объяснят всё? Но и полагаться только на себя – тоже нельзя: не читать надо эту книгу, а исполнить как ораторию, вместе с церковью, которая для того и поставлена; спасибо за этот путь.