Николай Согакян - Для тебя эти горы

Мы не успели выехать из города, как автобус остановился. Водитель копошился во внутренностях машины, мы переглядывались и каждые пять секунд проверяли время. Покатили дальше, но снова встали, на этот раз надолго и всерьёз. Мы все повылезали из автобуса на воздух. Пустая калифорнийская трасса, выжженная солнцем земля, зажатая в тиски между жёлтых гор. Замечательная перспектива – пропасть посреди Калифорнии, раствориться в горячем воздухе умирающего от духоты штата. У меня практически нет связи с внешним миром. Пути сообщения отрезаны, телефон разряжен, я ни в чём не уверен, особенно в том, что доеду до Окленда живым. Как это приключится? Смерть от прикосновения ядовитого удушливого солнца или погибель от укуса гремучей змеи? Это совсем не страшно, мне скорее хочется смеяться, чем просить о помощи.

Ко мне подходит мужчина сорока лет. Говорит, что его зовут Алехандро, он из Сальвадора. Спрашивает, не из Польши ли я. Говорю, что нет, я из России. Алехандро обрадовался, похлопал меня по плечу, сделал комплимент моей стране. У него есть русские друзья, они милые люди. А вот поляков он не очень. Мне немного обидно за поляков, у меня были поляки в роду, но об этом я ему не сказал. В данную минуту гораздо важнее то, что меня тепло приняли как русского. К нам подошла моя бабуля со станции, они оба стали петь дифирамбы России. Как будто мы, русские, стоим на страже латинского мира и делим с ним стол и постель. Впрочем, я начал постепенно влюбляться в латиноамериканцев, принимать их за братьев, считать их самыми приятными людьми в Америке. Tenemos mucho en común 5 5 У нас много общего – исп. .

Бабуля принесла новость о том, что мы ждём рейсовый автобус другой компании, наша развалина неисправна, ехать дальше она не может. Вскоре рядом с нашим Грейхаундом остановился BOLT. Он был наполовину заполнен людьми, так что нам пришлось сильно постараться, чтобы найти свободное место. Я устроился в последнем ряду, слева у окна сидел молодой хипстер, справа – человеческая свалка с сумками и бутылками воды.

Дорога из Лос-Анджелеса в Окленд – словно табулатура любой из песен My Morning Jacket. Стаккато в начале песни «Circuital», гитарные глиссандо в теме для соло перед затишьем – это солнце закатывается за спины гор. Я ощущаю музыку в каждом пейзаже по ту сторону окна. Первый раз за бешеный день я почувствовал успокоение. Клавиатура клавиш и оркестровые вариации в «The Day is Coming» поглощают пространство, внутри которого мы катимся как шар. В каждой песне My Morning Jacket или The Flaming Lips, Kings of Leon или The National, Yo La Tengo или Built to Spill, Iron and Wine или The War on Drugs я слышу тёплое дыхание Америки, приютившей миллионы душ, уставших от Старого света. Европа по-прежнему закатывается на обочину, Азия бьётся в агонии, Африка копошится в собственных кишках, но Америка пока ещё подаёт признаки жизни. Не самой лучшей жизни, если следовать первоначальному замыслу Бога-энтузиаста. Но подходящей для того, чтобы проникать в чрево дьявола и подрывать его изнутри. Америка – это психоделическое тремоло, пульсация ломаного ритма, тектонический слом сознания, партитура великого торгового пути. Если миру суждено самоуничтожиться, Америка выскользнет в последний момент и образует новое космическое тело, чтобы продолжить жить вопреки здравому смыслу и логическому ходу истории. Америка похожа на многоголовое разнополое существо, в котором бесперебойно циркулирует кровь независимо от медицинского диагноза. И если на её теле появилась раковая опухоль – тем лучше для неё. Во время овуляции она выбрасывает раковые клетки в атмосферу. Из-за этого, прежде всего, страдает Европа – выгребная яма Земли, куда стекаются все нечистоты. Европа переболела всевозможными болезнями – от чумы до туберкулеза, поэтому от неё страшно смердит. Удивительно, но даже в таком плачевном состоянии ей удается быть привлекательной. Европа ненасытна, её пизда всегда зудит от нехватки семени. Она предпочла бы, чтоб в неё засунули огромные трубы и накачивали промышленной спермой без передышки, но ей всё равно будет мало. Когда все континенты заняты делом, Европа мастурбирует. Европа обожгла все пальцы, её клитор заражён радиоактивными веществами и поэтому раздут до размеров Юпитера. Единственный фаллос, способный его стимулировать, – это Америка. Но Америка слишком чистоплотна, чтобы подхватить европейский сифилис. У Америки исправно работает иммунная система – чем умело пользуются корпорации.

Я по-прежнему люблю Европу. Пусть она будет прокажённой, обезображенной, изнасилованной, я не перестану любить её. Роман с Америкой может быть бурным. Но недолговечным.

Стемнело. Я глушу виски и вспоминаю друзей. Валера – настоящий художник. Для этого ему необязательно писать. Он художник по своей сути, хотя со стороны кажется, что он паразитирует, как микроб. Другое дело – Вадим. Он старательно пытается быть художником, но ему не хватает собранности и решительности. Вадим удачно мимикрирует под художника, он всегда старается выглядеть лучше, чем он есть. У него это получается, поэтому он так привлекает к себе женщин. Они слетаются на него, как мотыльки на свет. Я жалею, что у Вадима не вышло задержаться в Москве. Он всегда говорил, что Одесса стала для него мала, словно детские штанишки. Он вырос и нуждается в более широком пространстве. Но Москва оказалась для него слишком велика. А вот Валера идеально вписался в интерьер спального района на юго-западе Москвы. Здесь он обрёл свою Калугу. Настоящему художнику комфортно везде. Особенно там, где земля гноится и кишит клопами. Это самая благотворная среда обитания для них. Чем хуже условия, тем сильнее их потенциал. Валера – идеальный сожитель. Он легко принимает форму мебели, когда тебе не нужна компания. Но если тебе хочется поговорить, лучше собеседника не найти. Его присутствие в соседней комнате не тяготит, даже если у тебя на коленях сидит женщина и прямо сейчас лезет тебе в штаны. Март 2011 года. Мы смотрели футбол: Валера, я и Н. на моих коленях. Она брала мою руку и клала себе на грудь. Пролила вино на белую футболку. Когда она закидывала её в стиральную машину над сортиром, ей пришлось встать на стульчак и потянуться. Её гладкие, золотистые ноги были идеальны. То, что она сломала стульчак, ещё больше меня раззадорило. Она – божество, которое в любви не знает пощады. Я писал это для неё:

я ничего у тебя не прошу

это всё – бесполезный шум

не надо сомнений.

упрёков – не надо

я знаю и так,

что ты мне

рада.

я знаю, что всё это нам

сгоряча:

шутить, развлекаться

рубить с плеча

не просить руки

не говорить лишнего

не давать обещаний

во дворце всевышнего

нам это – неважно.

неважно, что дальше

в безудержной страсти