Мария Солнцева - Английский транзит. Путевые впечатления

«Маша! В Коряжму нельзя ехать ни в коем случае! В округе уголовники бродят, по лагерю местные дети бегают. Ну представь себе, приедем мы в Коряжму на своём внедорожнике, поселимся в красивом домике жить, толком не отгороженном от местной убогой действительности. Нас же с тобой просто-напросто убьют в один прекрасный день. Едем в Англию!»

Я пыталась Солнцеву возразить, что он в Англии и месяца не протянет без русской речи на улицах, в замкнутом пространстве, наедине с собой да со мной. Доцент-преподаватель, больше сорока лет проработавший в Московском университете. Любимец студентов и коллег, неизменно вызывавший у окружающих добрую улыбку. Любитель водки и солёного огурца на закуску. Русский человек до последней клеточки мозга, несмотря на двойную фамилию Солнцев-Эльбе и кровь, в которой оставили следы «Литва, и Русь, и разные татары». Поэт и библиофил, не мыслящий себя вне русского языка. И не имеющий ни малейшей надежды на то, чтобы овладеть английской разговорной речью. Потому что об активном общении на чужом языке не могло быть и речи – из-за дырки в горле после перенесённого рака.

Солнцев настаивал на своём: «Из университета я всё равно уйду, хлопнув дверью! На кафедре мне стало находиться совсем невыносимо. Обрыдло! Я готов с тобой поехать куда угодно. Но в Коряжму ехать нельзя категорически. Едем в Англию! Не понравится – вернёмся! Много ли мы с тобой потеряем, в конце концов?»

На том и порешили. Я подписала контракт с англичанами и вскоре уволилась с работы, отказавшись от предложения ехать в Коряжму. Начальство отнеслось к моему выбору с пониманием.

Через два месяца мы улетели жить в Англию, отправив вперёд себя с грузовой компанией несколько ящиков с сотней русских книг.

Для всех, кто знает Владимира Солнцева, его переезд в Англию на постоянное место жительства был полной неожиданностью. Даже сенсацией. Да и мы поначалу думали, что отправляемся на туманный Альбион не более чем за мимолётным приключением. Что нас хватит не более, чем на полгода. А нас хватило на семь лет. Потому что разнообразная жизнь в Королевстве затянула нас так, как этого никогда бы не случилось в Коряжме.

С Коряжмой всё равно бы ничего не получилось. Проект модернизации целлюлозно-бумажного комбината закрыли, не успев его даже начать. По причине кризиса российские инвесторы расхотели вкладываться в «Котласский бумажник». В те самые дни, когда мы переезжали жить в Англию, Олави, Джек и юный переводчик навсегда покинули Коряжму. Учёный-географ Солнцев оказался прозорлив, как всегда. Если бы не его прозорливость, осталась бы я тогда вообще без работы. И не появилось бы у нас в жизни второй Родины по имени Англия.

.

.

.

.

.

Архангельская обл, 2008 г. Чудо-домики под Коряжмой, в которых мы не решились жить

Первое знакомство

Шотландия – навеки милый сердцу край вересковых холмов, шквалистых ветров и торфяных виски. Край, сыгравший судьбоносную роль в нашей с Солнцевым жизни.

Наше первое знакомство с Шотландией произошло больше двадцати пяти лет назад. Тогда казалось, что нас занесло туда случайным ветром, как, бывает, заносит путешественников в экзотические уголки планеты, в которые они, попавши раз, никогда потом не вернутся. Но первая случайная поездка повлекла за собой вторую, почти такую же случайную. А потом, благодаря знакомству, завязанному во время второй поездки в Шотландию, моя жизнь сделала извилистый поворот, тесно связав меня с английским языком и Великобританией. И если бы не Шотландия, то судьба моя не сложилась бы так, как сложилась, в конечном итоге причудливо изменив и Солнцевскую биографию.

Потому что во всей моей предшествующей жизни не было абсолютно никаких предпосылок к связям с англо-саксонским миром. Я училась в московской спецшколе с углублённым преподаванием индийских языков, по окончании которой свободно штрёхала на хинди. В семье говорили на немецком и испанском. В доме английского языка никто не знал и анлоязычной культурой никто особо не увлекался.

Поступив на географический факультете МГУ, отчасти именно благодаря своему знанию редкого языка хинди я попала на зарубежную кафедру. И была там белой вороной и плохо успевающей студенткой, ибо все кругом штудировали англоязычные научные тексты, прекрасно владея языком, а я даже английского алфавита толком не знала.

На зарубежных кафедрах географического факультета МГУ полагались зарубежные поездки-учебные практики. Во времена СССР они всё больше были в сторону стран социалистического лагеря – Чехословакии, Венгрии, Кубы. Но железный занавес проржавел и открылись шлюзы. Группа нашего четвёртого курса отправилась на летнюю практику в Шотландию. Поездку студентов из России помог организовать энтузиаст-любитель природы из Глазго по имени Грир Харт.

Грир был учителем чего-то отвлечённого в средней школе одной из рабочих окраин Глазго. Консервация природы была его страстью и неформальным делом всей жизни. Он основал благотворительное общество под названием «Шотландский Лесной Фонд» («The Scottish Tree Trust»), под эгидой которого выискивал и получал гранты, скупал участки на вересковых пустошах в удалённых уголках Шотландии и сажал на них деревья. В грировском лесном обществе в основном крутился всякий сброд из рабочих районов города. Всех возрастов безработные, полусумасшедшие любители флоры и фауны, сутенёры и прочие маргиналы.

Группа из двадцати пяти студентов прибыла в Глазго из Москвы во главе с научным руководителем доцентом Солнцевым. Несмотря на то, что доцент ни слова не говорил по-английски, шотландцы быстро прониклись к нему пиететом, почтительно называли «профессором» и задаривали бутылками виски. Я, также как и Солнцев, не умела изъясняться на языке, и потому мы с ним держались друг друга и безостановочно трудились над распитием подаренного виски, пока остальные члены группы налаживали мосты с шотландскими аборигенами.

Нас поселили спать на низких раскладушках в залах грировской средней школы и кормили за гигантским столом в школьной столовой. В меню преобладала еда из консервных банок, напоминающая кошачью. Именно с той поры я на всю жизнь запомнила одно из афористичных речений Солнцева, сказанного им своим знаменитым хриплым голосом тональности а-ля Глеб Жеглов. Я начала говорить что-то нелестное в адрес желеобразных мясных тефтелей, поданных на обед. «Запомни, – жестко прервал меня профессор. – О еде, как о покойнике, нужно говорить либо хорошо, либо никак!»