Гульжиан Садыкова - Поверь в свою звезду!

Однажды родители вместе со мной, тогда еще малышкой, пошли в гости к своим друзьям Морущенко. Возвратились домой поздно. Оставшиеся дома дети уже спали.

Нашу бабулю почему-то раздражали такие похождения, хотя жила она отдельно от нас, а отец мой по мере возможности всегда ей помогал. Во время нашего отсутствия бабушка зачем-то надоумила Нуртая напакостить родителям, что тот и сделал, не задумываясь с превеликим удовольствием.

В дальней комнате стоял недавно купленный у соседей старенький шифоньер, который я считала супер вещью. Вот на его-то дверце братец и выразил гвоздем все свое недовольство. Кроме того, он выбросил в помойное ведро мамины касешки (пиалушки), что были памятью о ее покойной матери.

Я стояла и смотрела на это молча, но с большим сожалением и огорчением. Мама тоже была расстроена, но было тихо, никто не стал ругать и упрекать бабушку и Нуртая, а я своими маленькими ручонками пыталась отмыть посуду, как могла и еще долго смотрела на дверные царапины, которые со временем отец более-менее замазал полировкой.

В доме продолжалась обыденная жизнь. Родители очень рано вставали, отец чистил двор, заносил в дом дрова и уголь, чистил сараи, кормил скотину. Мама топила печь, готовила завтрак на скорую руку, в лучшем случае это была жареная картошка. Ну а мы наперебой с Амантаем, пытались поскорее позавтракать, потому, как после его зверского аппетита и скорости, был риск полуголодным идти в школу с испорченным настроением. А ему было просто плевать на всех и на все, он жил своим умишкой только для себя, злобным и гадким, нас с ним никогда не брал мир. В памяти лишь одни постоянные оскорбления в мой адрес. Я для него была никто и ничто. Попросту, при всех, и при родителях тоже, он запросто называл меня толстой, жирной, тушей безобразной, его нечеловеческой ненависти ко мне не было предела. Но его никто за это не одергивал, а жаль. В свою очередь и я, тоже ненавидела братца, желая в душе ему всего самого плохого. А однажды захотелось вообще избавиться от него раз и навсегда, но, не зная, как это сделать, подложила ему в постель иглу. Походив и подумав, что мама будет страдать, изменила свой план, поймав себя на мысли, что все решится само собой.

Но в душе было очень досадно, от того что отец не пресекал вовремя отвратительное поведение сыновей, не делал им замечания. Одним словом, воспитания-то ни какого и не было. Хотя родителей тоже можно было понять, им было очень тяжело и просто не до нас.

*

Помнится, я еще дошкольница, как и обычно, иду в район площади, к своей бабуле. Мои ноги сдавливают старенькие и уже совсем тесные сандалии. Каждый шаг причиняет боль, в голове единственная мысль – снять башмаки и идти босиком, хоть будет и стыдно. Возможно, вокруг подумают, что малолетка просто бродит босой, потому что тепло. Дойдя до дома бабули, огорчившись ее отсутствием и подумав, что она ушла торговать на базар, я зашла в общественный деревянный туалет, что стоял рядом, и с превеликим удовольствием скинула с ног ненавистную обувку. Возвращалась домой бодрая и довольная, предоставив отдых сдавленных ножкам, на ходу сочиняя оправдания перед мамой. Хотя особо придумывать было нечего. Просто вернувшись босой, я сказала, что сандалии больно сдавили ноги, они мне давно малые. Мама вовсе не ругалась, сама об этом прекрасно понимая. Новую обувь я уже не выбирала, просто радовалась тому, что имела.

В начале лета 66 года, волей случая я попала в инфекционную больницу. Помню только вечер дома и мой неожиданный крик, боль в горле, температура, скорая. Мама рассказывала, что тогда я находилась в критическом состоянии, и врачи упорно боролись за мою жизнь, не понимая причину болезни. Приезжали специалисты из Москвы. Манонуклеоз, как сообщили позже медики, оказался в то время явлением редким и не всегда излечимым. Родители переживали за мою жизнь, так как я часто находилась без сознания. Маме приходилось в течение долгого месяца разрываться между мной и семьей. Отец тогда говорил, что если выживет Галя, то он устроит большой той, то есть пир, и заколет барана. Так и вышло. После успешного моего выздоровления, он действительно устроил угощение среди близких.

Потеряв по своей вине четвертого ребенка, рожденного до меня, они с мамой тяжело переживали очередное несчастье. В будущем мамуля не принужденно расскажет нам о маленькой сестренке Жибек, которая прожила всего четыре месяца. После ее смерти появилась я.

Пьющий в то время отец, не известно, по какой причине ударил беременную мать в живот. В результате девочка родилась калекой, она совершенно не держала свою крохотную головку. А в последние минуты жизни, задыхаясь, глядела умными глазами на родителей, как бы осуждая их за страдания. У мамы тогда отнялись ноги, а отец плакал и страдал, осознавая свою вину. У вырытой могилки, он пытался кидаться вниз, кричал, рыдал и каялся. Похоронив ребенка, они старались не говорить более на эту тему, и тем более посвящать в это нас. Но терпению бывает предел. Вот так, случайно, не выдержав очередной ссоры, у мамы вырвались осуждения и гнев за боль и утрату. Тогда я спокойно относилась к сказанному и ни кого не осуждала, лишь просто жалела маленькую несчастную малышку.

Мы росли, познавая мир как-то сами по себе, каждый на свой вкус и понимание. Было мало радости. Долгое время не было даже телевизора. Играть мне приходилось с тряпочными самодельными куклами, фантиками, импровизировать и мечтать.

Мне было лет пять, когда в нашей полупустой комнате подключили радио, заиграла какая-то музыка. Сколько же было радости, помню, я закричала, заплясала и дико смеялась.

Со временем появился черно-белый маленький телевизор, к нам по вечерам сбегались посмотреть кино или мультик родственники и соседские ребятишки, которые от души угощались домашним молоком. А мама иногда рассказывала о моих смешных детских проделках…

Как-то она везла меня годовалую на старенькой коляске в обувной магазинчик, и, купив там мне красные башмачки, решила положить их рядом со мной. Я же, увидев обновку, заворчала, сняв с себя старую обувь, и выбросив ее на землю, возмущаясь и пыхтя, пыталась нацепить на себя новые ботинки. Мама говорила, что сценка была очень забавной, ну а я, все же осталась в новой обуви.

Более смешной и трагикомичный эпизод из детства, мне и самой помнится отлично, словно, все было вчера. Я тогда ходила в младшую группу детсада, в доме присутствовал явный недостаток. Одним морозным зимним утром, мама, опаздывая на работу, поручила сестре со средним братом отвести меня в детсад. Носок у меня не было, поэтому наспех, как попало, обмотав мои ноги в портянки и одев сверху кирзовые сапоги, старшие повели меня в садик. На полпути я сильно расплакалась от щемящей боли, размотавшиеся портянки ноги не грели, от кирзы жутко отмерзли пальцы, идти не было сил. Сестра, тут же усадив меня на придорожный бугорок, стала вновь укутывать мои онемевшие ноги, запихивая их в сапоги. Тогда я еще не испытывала чувства стыда, не понимала недостатка, просто всегда хотелось, чтоб в кармане были сладкие карамельки или ириски с печеньем. А иногда брала зависть, что у сверстниц есть сладости, платья красивые и яркие, отсутствие коих для меня было совершенно непонятным, иногда от обиды хотелось плакать, и я плакала, не в состоянии объяснить причину, своей и без того загруженной проблемами и заботами маме.