Иван Ефремов - Дорога ветров

Нас всех тянуло в домик электростанции, где в бурю и ночь, в зной и холод маленький мотор трудолюбиво шумел, как живое сердце лагеря. В свободную минуту мы заходили туда поболтать с дежурным механиком. Образовался как бы вечерний клуб, где свободное население лагеря усаживалось вокруг мотора и, покуривая, беседовало на самые – разнообразные темы, начиная от строения звезд и кончая современной политикой.

Больше месяца, до двадцатого июня, пришлось мне прожить в Центральном лагере, спрятанном глубоко в ущелье красных и желтых меловых песчаников. В бесплодной и безводной местности не было диких зверей или птиц. Араты прогоняли отсюда даже случайно забредавший скот, потому что животные могли убиться, упав с крутых обрывов, или затеряться в лабиринтах сухих русел. Как всегда, места нашей работы даже для Гоби были наиболее дики и пустынны – месяцами ни один гобиец-арат не заглядывал к нам. Вероятно, никто из них и не подозревал, что в глубине ущелья находится обжитой поселок, освещенный электричеством и снабженный всем необходимым. Никто не мог подумать, что тут громоздятся груды досок, ящиков, штабель мешков муки, а поодаль, на холме, под прикрытием брезента и кошм стоят бочки с доброй тысячей пудов бензина. Кстати, почему-то склад бензобочек служил излюбленным местом пребывания ядовитых змей-щитомордников.

День за днем, с рассвета и до заката, шла напряженная трудовая жизнь. Время летело быстро, даже слишком быстро, так что первоначально задуманные грандиозные планы приходилось все время сокращать.

Эглон, Лукьянова и Пресняков вели раскопки, каждый со своим отрядом рабочих. Шоферы или возили сквозь тяжелое гобийское бездорожье грузы на нашу базу в аймак Далан-Дзадагад, или ремонтировали машины, или, как Пронин, умудрялись еще участвовать в поисках динозавров. Была мобилизована вся „научная сила“, то есть Рождественский, Новожилов и я. Мы ходили и ходили по ущельям и плоскогорьям, карабкались по кручам, предпринимали далекие походы. Постепенно мы все больше и больше знакомились со своеобразной местностью, наносили ее на крупномасштабные планы и давали свои наименования каждому ущелью или заметному обрыву.

Особенно неистощимой фантазией географа-открывателя отличался Новожилов. Я старался не отставать по возможности. Так появились на наших картах и схемах утесы: „Колоннадный“ и „Поворотный“, „Пантеон“, „Сфинкс“, „Великий Северный Поток“, „Большой, Средний и Малый Каньоны“, „Идолище Поганое“, „Равнина Простора“, „Мыс Кругозор“ и так далее.

Все больше находок появлялось на плане местонахождения Нэмэгэту, или местонахождения Центрального лагеря, как это значится в опубликованных теперь научных трудах. Кости и скелеты залегали в зоне древнего подводного русла на различных уровнях. В самом низу в красных глинах была найдена скорлупа крупных яиц, вероятно динозавров, и остатки пресноводных рыб. Выше, в прослоях серых грубых песков и гравийников, мы находили чудовищные кости зауропод и целые скелеты огромных плоских черепах морского типа. Эти черепахи оказались неизвестными науке представителями нового отряда. Тут же, в желтых песках, залегали скелеты утконосых растительноядных динозавров – траходонтов. В самых верхних горизонтах костеносной толщи чаще всего попадались черепахи из породы триониксов, остатки крокодилов и части скелетов мелких хищных динозавров – птицеподобных созданий, бегавших на длинных задних ногах. Но особенно много, причем в самых различных горизонтах, встречалось костей карнозавров – гигантских хищных динозавров. Они были захоронены целыми скелетами и в виде отдельных черепов или цельных задних лап, а иногда и беспорядочным нагромождением перепутанных и перемешанных костей.

Большое впечатление произвела на меня находка Новожилова на мысе „Кругозор“. Куполовидная верхушка огромного крутого утеса была усеяна костями колоссального хищного динозавра. Белые кости (в Нэмэгэту почти все без исключения кости динозавров, крокодилов и черепах чисто белого цвета) усеивали всю вершину и часть склона, а между ними там и сям были разбросаны блестящие черные зубы. С вершины „Кругозора“ открывался вид на всю ширину Нэмэгэтинской впадины, голубую пирамиду горы Хугшо и синеющий на юге Тосту-нуру. Ослепительное солнце заставляло щурить глаза, утомленные ярким светом. Ветер посвистывал над ущельями, как бы унося вдаль мысли, вызванные этим же солнцем прошлой жизни, остатки которой, странные и величественные, лежали под нашими ногами.

Недалеко от „Кругозора“ еще одна раскопка открыла целый, около метра длиной, череп огромного хищного динозавра – тарбозавра. Расчищенный сверху для закрепления специальным клеем череп полулежал на правой стороне. Слегка опущенная нижняя челюсть открывала блестящие, острые как кинжалы и загнутые назад зубы с черной эмалью. Весь состав экспедиции перебывал здесь, подолгу любуясь находкой, потому что при раскопках мы редко открываем найденные кости полностью. Лучше оставлять их под слоем породы, чтобы производить очистку с наибольшей осторожностью в лаборатории нашего института.

Конечно, далеко не все находки бывали столь удачными. Очень часто какие-нибудь превосходно сохранившиеся кости, уходившие в глубь обрыва, подавали надежду на нахождение здесь целого скелета. Однако при дальнейших раскопках оказывалось, что надежды были ложными. Найденные кости были или остатком уже разрушившегося скелета, или костями, захороненными отдельно в момент отложения породы. Почему-то особенно часто находили хвосты, точнее – хвостовые позвонки. Рождественский всегда ожидал, что за хвостом непременно будет скелет. Об этом торжественно объявлялось вечером, когда все искатели сходились к позднему обеду. На следующее утро к месту находки отправлялся я, или Новожилов, или Эглон, и открытие становилось „закрытием“. Рождественский отмалчивался, щурил маленькие упрямые глазки, поправлял заржавевшие от пота очки, всем своим видом показывал, что считает наши заключения ревнивым заговором, направленным на то, чтобы не признавать его превосходства. Убедившись в конце концов в правоте „экспертов“. Рождественский глубже нахлобучивал самодельную полотняную шляпу с необъятными полями и устремлялся на новые поиски.

День за днем проходили в поисках и исследованиях, с утра до вечера – несносная жара и вечный свист ветра, сопровождавший нас по узким ущельям и на обдутых до последней степени плато. Этот свист ветра был наиболее обычным аккомпанементом всякому делу и всякой мысли. Над лагерем и дальше к горам поверхность плато бэля покрывали черный щебень и черные пирамиды ветровых многогранников. Эти черные поля в жаркие дни всегда накалялись, и мы ходили по ним, как по нагретой чугунной плите. Ни посидеть на камнях, ни дотронуться до них рукой было нельзя. Легкий ветерок, проходя над полями черного щебня, превращался в жаркое дыхание открытой печи. Издалека черные плато, как я уже говорил, выглядели как бассейны прозрачной воды, потому что всегда были покрыты движущимся слоем нагретого воздуха. Ощущение оторванности от жизни и угрюмого молчания наступало всегда, когда приходилось пересекать большие пространства этих черных полей. Изредка маленькие ящерицы, охотившиеся за невидимыми насекомыми, встречались на пути. Больше ничто не нарушало мрачной безжизненности черных плоскогорий.