Юрий Давыдов - Плау винд, или Приключения лейтенантов

Однажды в дом его притащили заплаканную, перепуганную девчушку. На «дикарке» только и было что ожерелье из ракушек. Старый моряк приласкал пленницу.

– Ну, ну, – пробурчал он добродушно, – утри глаза. Ой, ой, какое горе!.. Ну, ну, перестань. Как тебя звать? А? Ну-ка, отвечай, как тебя звать? – И, вытянув палец, пошевеливал ожерелье из ракушек.

– Метинна, – всхлипывая, отвечала девочка.

Франклину смеясь объяснили: метинна – бусы, ожерелье.

– О-о, какое красивое слово! – улыбнулся Франклин. – Ну вот, милай, так и будем тебя величать: Метинна. Очень красивое имя. Правда?

И Метинна осталась в доме губернатора. Это было бы еще так-сяк. Но вскоре леди и джентльмены ужаснулись: «дикарка» живет в одной комнате с дочерью сэра Джона, Элеонора учит ее грамоте, «дикарка» столуется вместе с губернаторской семьей, и белые лакеи вынуждены прислуживать ей. Хобарт вознегодовал. Это уж слишком!

Поклепы строчили на Франклина без устали. Лондон запрашивал. Франклин оправдывался. Он все больше мрачнел, и Джейн не шутя опасалась за его здоровье.

Наконец терпение высокого начальства лопнуло. Разразился скандал, губернатор был отозван. Леди и джентльмены возликовали.

Добрый, улыбчивый, живой – таким его помнили старые друзья. Угрюмый, замкнутый, потухший – таким они встречали его теперь.

Ему было уже около шестидесяти. Казалось, член британского адмиралтейства и Королевского общества, человек преклонного возраста, заканчивает жизненный путь, а полярные исследования, которые он считал своим призванием, навсегда ушли в область воспоминаний. Быть может, он и сам так думал…

На одном из заседаний адмиралтейства взял слово Джон Барроу. Его восковые руки легли на зеленое сукно. Опершись о стол, он с трудом поднялся, пожевал блеклыми губами и глухо заговорил.

Старый упрямый Джон Барроу снова седлал своего боевого коня. Он говорил, все более одушевляясь. Голова его перестала дрожать, глаза были ясными. Он говорил, что жертвы и подвиги моряков-полярников не должны пропасть даром; что после походов Парри и Франклина, Джона Росса и его племянника Джеймса Росса, наконец, после блестящего шлюпочного плавания Томаса Симпсона и Уоррена Диза, стерших последние белые пятна канадского побережья, – после всего этого было бы, говорил Барроу, чудовищным преступлением не довершить дела, ради которого так много выстрадано. Итак, господа, нет лучшего времени, чем нынешнее, для того чтобы славно увенчать и арктические предприятия!

На многих лицах видел Барроу равнодушное любопытство: опять, мол, старик трубит в свой рог. Зато у других, у тех, к кому он, собственно, и обращался, горели глаза: они привалились к столу, захваченные его словами. И, заканчивая речь, Барроу смотрел только на «звездочетов»: на Джона Франклина и Уильяма Парри, Джеймса Росса и Эдуарда Сейбина… Потом высказались эти четверо. Барроу, опустившись в кресло и уронив седую голову, услышал четыре «да».

Когда Франклин приехал домой, Джейн поняла, что произошло нечто в высшей степени знаменательное. Волнуясь и расхаживая по комнате, он рассказывал о решении адмиралтейства, а Джейн смотрела на мужа с откровенной тревогой: боже, неужели Джон, шестидесятилетний Джон, у которого теперь покойная, обеспеченная и безоблачная жизнь, неужели он, испытавший на своем веку столько невзгод и мытарств, уйдет в эти ужасные ледяные моря?

А ее Джон, позабыв о домашних туфлях, о халате и табакерке, все еще в своем парадном мундире с командорским орденом Бани, расхаживал по комнате, и широкое крепкое лицо его было таким просветленным и молодым, как в тот год, когда он вернулся из второго, очень удачного путешествия по Канаде и встретился с нею, двадцатидвухлетней Джейн.

Он вдруг остановился и взял ее за руки.

– Если они меня не пустят, я умру от тоски! Ох, Джейн, если они меня не пустят… – И он горестно и как бы с недоумением вздохнул.

Ее сердце больно сжалось. Она не могла понять, от чего – от жутких предчувствий или от восхищения перед решимостью Джона.

В адмиралтействе возразили:

– Вам шестьдесят!

– Нет, – воскликнул Франклин, – справки неверны: всего лишь пятьдесят девять!

Посоветовались с Уильямом Парри.

– Этот человек, – сказал Парри, – подходит для данной задачи лучше всякого другого. С нашим арктическим парнем ничего не поделаешь. Это у него в крови.

«Арктический парень» победил: в марте 1845 года сэра Джона Франклина назначили начальником экспедиции, которой предстояло плавание Северо-западным проходом.

И уже в марте, исполненный надежд и энергии, он торопил мастеров Вуличских доков. В доках, где двадцать лет назад делали шлюпки для его второго путешествия по Ледовитому океану, в этих самых доках теперь ремонтировали корабли «Эребус» и «Террор». Оба корабля недавно вернулись из долголетней антарктической экспедиции; там, во льдах, они прекрасно выдержали трудные испытания. И «Эребус» (триста семьдесят тонн водоизмещения), и «Террор» (водоизмещение триста сорок тонн) несли парусное вооружение, а к тому ж еще имели паровую машину мощностью в полсотни лошадиных сил.

Дом на улице Брук всегда был полон. В кабинете или в гостиной сидели моряки. Одни являлись представиться новому начальнику, другие – запросто скоротать вечер.

Чаще других наведывался капитан Френсис Крозье, командир «Террора». О, на Френсиса можно было положиться – трижды плавал в Арктику, четыре года провел в Антарктиде… Бывал у четы Франклинов и командор Фицджеймс, весельчак и знаток навигации… Заворачивали на приветный огонек и лейтенанты Фэргольм, Гори, Ле-Весконт. Первые двое относились к разряду «типичных флотских»: крепкие физиономии, походка враскачку, сиплые голоса. Лейтенант Ле-Весконт, напротив, производил впечатление меланхолического мечтателя.

Все эти люди могли спорить о чем угодно, но в одном они соглашались без обиняков: сэр Джон самый подходящий человек для командования полярной экспедицией.

– Когда б вы знали, какой это человек, – рассказывал Фицджеймс одному из своих многочисленных и, конечно, закадычных приятелей. – Он восхитительный, энергичный, упорный. Я питаю к нему уважение, даже любовь, и то же испытывает каждый из нас. Он полон жизни. Клянусь честью, это самый лучший моряк для командования предприятием, которое требует здравого смысла и настойчивости. Я многое узнал от него и, черт побори, счастлив, когда нахожусь рядом с ним. Ей-богу, сэр Джон отличный малый, и мы совершенно покорены им.

Но весна сыграла с «отличным малым» худую шутку: он схватил воспаление легких. И доктор, и Джейн, и товарищи-моряки пытались уложить его в постель. Франклин смеясь отвечал, что он ложится в постель лишь поздним вечером и непременно в «ночном колпаке» [26]. Единственное, в чем он уступил медикам, – так это в отказе от табака. Он больше не притрагивался к серебряной табакерке. Но привычка была столь же могущественной, сколь и старомодной, и, обманывая себя, Франклин заменил табак нюхательной солью.