Григорий Федосеев - Поиск

Вот он в руках Харькова — упругий, скользкий, холодный, с ржавчинкой под плавником. По исхудалому лицу рыбака расплылась радость, желудок охватила мучительная боль голода.

Еще несколько взмахов удилищем, и у ног Харькова забился второй хариус. Больше килограмма свежей рыбы, это ли не богатство! Теперь можно было устроить настоящий пир. Харьков разжег костер, надел непотрошеных хариусов на березовые рожна и приткнул к огню. Пока готовился этот необыкновенный завтрак, рыбак смастерил «мушку» из клочка собственных волос и красной шерстяной нитки, извлеченной все из тех же рыбацких припасов. Приманка была сделана не так уж искусно, однако была лучше, уловистее зеленого листика.

По берегу растекся давно забытый запах жареной рыбы. Виктор Тимофеевич начал свой одинокий пир. Харьков ел рыбу жадно, с костями, не пережевывая, торопясь утолить голод. А во рту копилась непривычная горечь, пища казалась безвкусной, накатывала тошнота. Но Харьков ел, пока не почувствовал первую сытость.

Теперь можно было поспорить со всем — со слабостью, ранами на ступнях, но как вернуть бодрость товарищам? Надо было еще привести их сюда. Ползком, на четвереньках, как угодно, но привести!

Он долго еще ходил по берегу, махая удилищем, выбрасывая упругих хариусов, радуясь, как мальчишка. А когда в полуистлевшей нательной рубашке медленно возвращался к перевалу, за спиной его была холодная, и мокрая гимнастерка, до половины наполненная свежей рыбой. Он перебрел полоску мшистой тундры и, сгибаясь под тяжестью спасительной ноши, скрылся в тайге. Ветер шумел ему вслед. Река ревела и подталкивала Харькова.

Солнце падало за вершины лиственниц. Туманился водораздел, за ним таилась бугристая даль, прикрытая дымчатой сетью сумерек. Ночь пришла быстро. Люди на перевале не спали, ждали Харькова.

Он не пришел в этот день.

Абельдин по-прежнему лежал в жару, бредил, метался. Татьяна и Борис тихо переговаривались, стараясь успокоить друг друга. Они толком не сознавали своего положения, не чувствовали течения времени. Их лица от ожогов покрылись коростами, колени и локти стерлись до крови, ноги распухли. Последним желанием путников было — дождаться рассвета. Они еще надеялись доползти до Селиткана, сделать плот, надеялись выиграть поединок с судьбой…

Утро пришло мрачное, сырое.

— Надо идти. Он не вернется, — сказал Борис, пытаясь подняться на ноги.

— Пойдем… Может быть, встретим Виктора Тимофеевича…

В это время из леса долетел странный звук, точно где-то поблизости ворохнулся зверь. Из сумрака лесной чащи показался Харьков. Он тащил за собой тяжелую гимнастерку. Последние метры он прополз.

— Хариусы! Ешьте! — сказал хриплым голосом. — Селиткан близко. Там — рыба.

Виктор Тимофеевич умолк, расслабленно приник к земле. Татьяна бережно приподняла его голову, подложила под нее рюкзак, укрыла Харькова пологом и он тут же погрузился в тяжелый сон.

Путники быстро бросили несколько хариусов на угли и, пока рыба жарилась, мысленно унеслись к чудесной реке, найденной Харьковым. Они готовы были немедленно пуститься в путь.

Ели без Виктора Тимофеевича. Его не смогли разбудить. Едва дождались, пока изжарится рыба, но стоило проглотить первый кусок, как аппетит пропал. Пища казалась невкусной, горькой, как хина. Ели почти насильно. Надо было подкрепиться, чтобы дойти до спасительного Селиткана. Они не сомневались, что там — спасение.

Но в этот день не двинулись. Решили отдохнуть. Вечером варили рыбу, пили горячий чай, заваренный брусничным листом, сдабривая его воспоминаниями о сахаре и горячих пшеничных лепешках.

А в темноте над притихшей тайгою кричала голодная сова и где-то далеко мигали сполохи…

Утро наступило медленно, неохотно. На хвое, кустах, на зябких березовых листьях висели прозрачные бусинки влаги. Было холодно. Из-за лысых вершин поднялось солнце, убрало туман, согрело землю и поплыло огромным шаром над безбрежной и безлюдной тайгою.

Надо было собираться.

Абельдин лежал между корней лиственницы. Идти он не мог, как и вчера. Болезнь сжигала его. Он не думал ни о Селиткане, ни о близком спасении, обещанном Харьковым.

— Встать сможешь? — спросил Виктор Тимофеевич.

Абельдин испуганно вздрогнул, поднял беспомощные глаза на Харькова и покачал головой.

Виктор Тимофеевич стоял молча, строго глядя на парня, а тот сжался в комок, привалился к стволу лиственницы, дрожал, словно его собирались вести на казнь.

Татьяна молча подошла к несчастному парню, смахнула с его щек мутные слезы, заботливо пригладила разлохмаченную голову и отошла, покусывая губы.

Молчание было тягостным. Виктор Тимофеевич присел к костру. Он понимал, что Абельдин действительно не может идти и не сможет никогда, и никакие слова, уговоры и соблазны тут не помогут. Не сможет… И нести его непосильно. Что делать? Бросить? Какое страшное слово!.. Может, пока оставить на перевале и после, отдохнув, вернуться? Но будет ли возможность? И вынесет ли человек неопределенность ожидания? Он болен, истощен голодом, не в силах поддерживать огонь, принести воды. Пропадет! Разве что кому-нибудь остаться с ним? Но и это не выход. Нельзя распылять силы. Можно так потерять двоих…

«А если сказать Абельдину всю правду о Селиткане, о том, что надежды на спасение крайне мало? Пусть он сам распорядится своей жизнью… Но тогда и Татьяна, и Борис могут отчаяться и никуда не пойти…» — раздумывал Харьков.

Косые лучи солнца разбросали по поляне изломанные тени деревьев. Путники доели рыбу, собрали котомки. Никто не проронил ни слова. Затем они присыпали раны пеплом, обернули ноги в сухие портянки, разрезали передки сапог, с трудом обулись.

Татьяна с Борисом, не сговариваясь, натаскали дров. Девушка сходила за водой к нижнему краю поляны, а Борис вырубил в корне лиственницы рядом с Абельдиным корытце и доверху наполнил его водой из котелка. Татьяна достала из рюкзака крошечный кусочек лепешки и вместе с оставшимся жареным хариусом положила его под лиственницу рядом с больным.

Абельдин забеспокоился. Он мучительно старался угадать — что ему уготовано, какой приговор вынесли товарищи.

Настало время уходить. Как же все-таки с Абельдиным?

Решилось все в последний момент. Харьков встал, поднял карабин и подошел к больному.

— Вставай! — сказал он твердо.

Абельдин умоляюще посмотрел на товарищей, попытался подняться и закричал от боли:

— Нет! Не могу! Оставьте!..

— Вставай, говорю, — в голосе у Харькова прозвучала явная угроза.

— Братцы, куда же? Посмотрите! — Абельдин приподнял обезображенные ноги. — Как пойду?…

— Бог видит, нести тебя некому, бросить тут нельзя. Пойдешь сам, хоть на голых костях! Понял? Пропадать поодиночке не дам. Будем до конца вместе!