Григорий Федосеев - Поиск

Суровые лица путников просветлели от мысли, что многое в этом пути, может быть, самое трудное — осталось позади.

Под сводом ветвей старых лиственниц по-праздничному трещал большой костер. Пламя, отбрасывая темноту, освещало убогую стоянку. Людей было не узнать: лица почернели, глаза ввалились, губы сковало молчаливое раздумье.

Виктор Тимофеевич подумал: «Оставь их сейчас, поддайся слабости — конец, пригреет земля, потом не подняться».

— Братцы! А ведь мы собирались устроить пир на весь мир, как только доберемся до тайги. Выворачивайте котомки, выкладывайте, что у кого осталось, — сказал он как можно бодрее.

Все зашевелились, потянулись к котомкам. Борис, еле передвигая ноги, ушел за водой.

Татьяна не отходила от Абельдина. Парень обессилел раньше всех. Лицо стало плоским, скуластым, в глазах — беспросветная тоска.

Выяснилось, что из припасов осталось пшено, горсть сахара, муки на две лепешки. И еще — банка тушенки. А до Экимчана около двухсот километров. Да каких километров! Их и с припасами да здоровыми ногами надо ломать да ломать.

Ужинали молча. Кашу съели до крупинки. До блеска вылизали ложки и плошки. Разделили душистую пшеничную лепешку и запили ее горячим сладким чаем.

— Надо бы дня на два остановиться тут, передохнуть. Абельдин совсем ослаб, да и мы не герои, — сказал Борис, вопросительно глядя на Харькова.

— Нет, — ответил тот решительно и строго, — отдыхать будем только по ночам. Надо идти. Разве что завалим сохатого, тогда можно пожить на мясе.

— Мяса бы хорошо, — послышался голос Абельдина, — да где его тут взять?…

— Добудем! — уверенно сказал Харьков.

Так и уснули, поверив, что где-то рядом бродит сохатый, обещанный Виктором Тимофеевичем.

Ночью Харьков часто вставал, поправлял костер, подолгу сидел у огня. Думы гнали сон. Как вывести, спасти людей, материалы? Ясно, что до Экимчана не дойти. Туда и здоровому человеку дней десять пути. А им?

Харьков всматривался в лица спящих товарищей, вспоминал о страшных ранах на их ногах, еще больше мрачнел.

Ну, можно еще протянуть пару дней. А дальше-то что? Продуктов — нет. На случайность рассчитывать — нечего. Где же выход? Как, чем пробудить в людях веру в спасение, зажечь искру надежды, которая поможет им вынести новые лишения и муки?

Он понимал, насколько трудно это сделать, но сделать это было необходимо. Даже ценою обмана, лжи во спасение.

У Харькова созрел план. План безумный по замыслу, но единственно возможный в их теперешнем положении. Харьков решил рискнуть, поставив на карту четыре жизни. Но шансов было немного — один из десяти, не больше. Однако в случае удачи отряд может на третьи сутки достичь «жилухи».

Он вытащил из рюкзака схему гидросети, определил свое местонахождение и карандашом вычертил предстоящий путь. Затем он измерил расстояние и написал на схеме четко и уверенно: «Азимут 170°».

Возбуждение спало, навалилась тяжесть. Вспомнилась жена, пятилетняя дочка Светочка. Казалось, они рядом, здесь. Он ощущал их близость, слышал детский голосок, видел ручонки дочки. Теперь, сделав выбор, решившись, он не отгонял мрачные мысли. Придется ли увидеться с родными? Доведется ли попроведать матушку, побывать в родной деревне? Спасет ли он своих спутников?

Виктор Тимофеевич вырвал лист из путевого журнала, решил написать родным прощальное письмо, на всякий случай. Но, написав несколько слов, скомкал бумагу и бросил в костер. Никаких случаев, никаких прощаний, пока на мне ответственность за этих людей. Так он решил. Он убедил себя, что новый план осуществим, что люди поверят ему, что спасение скоро. С этим уснул и спал крепко, как давно не спал.

Ранний рассвет разогнал голубоватый туман. Небо раскинулось безоблачное, чистое, синее. День обещал быть теплым, тихим, ясным. Тайга досматривала свои широкие сны, разметав по просторам зеленые космы. За близкой полоской осоки в круглом болотце праздновал утро табунчик беспокойных чирков.

Харьков проснулся и, превозмогая боль, встал, не чувствуя своих ног. Его товарищи уже сидели у костра.

— Слушайте меня внимательно, братцы, — сказал он, присаживаясь, — смотрите вот сюда, это схема гидросети. Мы на Экимчан не пойдем. Нам теперь туда не дойти. Думаю, все это ясно понимают. Помощи пока нам ждать не от кого. В штабе экспедиции знают, что мы заканчиваем работу к десятому-пятнадцатому сентября. Раньше никто не подумает, что с нами стряслась беда. Есть новый план. Более надежный. Вот здесь, — он указал на схему, — южнее нас, километрах в тридцати отсюда, за перевалом — речка Селиткан. Доберемся до нее, свяжем плот, доберемся до первого прииска. Речка спокойная, тут уж без ошибки.

— Дело! — обрадовался Борис. — Тридцать километров на четвереньках проползем!

— А сохатые? — спросил Абельдин.

— Будут сохатые. Именно там, — ответил Харьков.

Стали собираться. Борис и Абельдин ушли вперед.

К Виктору Тимофеевичу подошла Татьяна.

— Зачем вы обманываете себя и нас? Это же безумство — поворачивать на юг! На что вы рассчитываете, на что надеетесь?

— На удачу. Другого пути нет. До Экимчана слишком далеко, это дорога к верной смерти. А Селиткан может нас спасти. Конечно, риск велик, но велика и надежда. Надо верить, надо идти.

Солнце поднялось. Птицы давно пропели ему свои утренние песни. О, если бы кто знал, чего стоили несчастным людям их первые шаги со стоянки! Тяжело ступая больными ногами, сгорбившись под увесистыми котомками, они медленно пробирались по нехоженой глухой тайге. Впереди без конца и края — стена могучих деревьев. Столетние лиственницы перемежаются с белоствольными березами, растут вкривь и вкось, валятся друг на друга, стоят так густо, словно неведомая сила сдвинула, согнала, поставила их на пути несчастных людей. Между деревьями кучами громоздится валежник, скопившийся за много лет. Ветви, сломленные недавними бурями, свисают с деревьев, переплетаясь с живыми ветками, порослью молодого леса, буреломом, образуя непролазную чащу. Папоротник, кусты смородины и ольхи путаются под ногами. Землю покрывает толстый слой вечного, влажного мха, путники уваливаются в него по колени.

Не дай бог, если кто отстанет, чаща мигом спрячет, собьет его с дороги, направит не туда, куда нужно, тогда — конец. Эти люди могли сопротивляться, но только сообща, вместе. Поодиночке им не осилить и четверти пути до Селиткана, пути, по которому их вел теперь Харьков.

Виктор Тимофеевич не торопился, жалел силы. Когда кто-нибудь отставал, терялся из виду, он подавал голос, возвращался, чтобы помочь товарищу перебраться через колодину, выпутаться из чащобы. Харьков поднимал упавших от бессилия, находил каждому ободряющее ласковое слово.