Сергей Обручев - В неизведанные края

Часов в двенадцать дня ушел от нас Укукай, но тщетно мы ждали до вечера известий от него. Только на следующий день Лейвутегын, который также ходил к Ионле, вернулся с неприятным сообщением: Ионле категорически отказывается дать оленей и предлагает нам своими средствами добраться до его стойбища. Укукай, конечно, предпочел не возвращаться с такими новостями.

Что же делать, пришлось скрепя сердце собираться. Чтобы возможно облегчить передвижение, мы оставили здесь ярангу чукчей, их груз и даже шесть нарт из числа наших, но и это не помогло: все-таки несколько нарт пришлось бросить дорогой.

Как все эти дни, я шел пешком, вдоль утесов. В восьми километрах от ночевки я увидал вдали от речки, у склона гор левого берега, три яранги и большое стадо оленей. Еще две яранги стояли на холме, на правом берегу.

В кустах у речки возились две чукчанки и чукча – добывали дрова. Я решил подойти к ним и узнать новости – ведь мне также нужна «пыныль», как и каждому чукче. Но представьте мое удивление, когда в дровосеке я узнал Ионле. Вместо какого-нибудь работника сам Ионле, богач, владелец двух тысяч оленей, добывает дрова для своей яранги.

Встретились мы по лучшим чукотским правилам: я сказал «я пришел» («тьетьяк»), а Ионле ответил «и». Но дальше, хотя я твердо знал, что никакие серьезные разговоры сейчас недопустимы, что сейчас можно говорить только о пустяках, я все же не вытерпел и спросил: «Сколько у тебя здесь грузовых нарт?» – «Пятнадцать». – «Как, ведь ты говорил о тридцати?» Но тут я сразу прикусил язык и прекратил расспросы.

Оказалось, что ближайшие яранги на холме принадлежат Рольтыгыргыну и Укукай там. Мы с Ионле поднялись на холм – надо было узнать у Укукая хотя бы час решительного разговора, если он ничего не выяснил до сих пор.

Передняя яранга Рольтыгыргына была исключительна по своей величине – ее диаметр вместо обычных пяти – семи метров достигал десяти или двенадцати. В ней одновременно ставились три полога. Сейчас пологи сушились на солнце после выбивания, и огромная яранга была пуста. В середине возле костра на шкурах сидели хозяин и Укукай.

Хромой Рольтыгыргын принял меня очень приветливо, предложил сесть на «постель» (шкуру), но Укукай едва ответил на приветствие и поспешил продолжить разговор, прерванный моим появлением.

Мне оставалось сесть, слушать трудно понятный рассказ о каком-то мелком происшествии или развлекаться чукотским учебником, который валялся рядом на шкуре. Этот учебник – след зимней поездки учительниц Абрамовой и Волокитиной, одна из которых обучала детей в этой яранге.

Улучив минуту, я спросил у Укукая (по-русски, конечно), будет ли наконец сегодня вечером разговор о дальнейшей поездке. Он буркнул нетерпеливо, отвернув лицо в сторону: «Вечером поговорим».

Очевидно, дело наше плохо, Укукай знает что-то плохое и не хочет сообщать это от своего имени – пусть вечером Ионле сам сформулирует отказ.

Свежий чайник был повешен на костер, но я не имел силы сидеть дольше. Мне не терпелось дойти скорее до яранг Ионле, посмотреть, как дотащился наш караван, сколько у Ионле нарт и каковы на вид его олени. Поэтому, сказав универсальное «тагам», которое в русско-чукотском жаргоне употребляется для всех форм и способов движения и заменяет чуть ли не все времена глагола, я скатился на лыжах с холма и отправился на ту сторону.

Яранги Ионле стояли на пологом склоне, сплошь утоптанном оленями. Возле них уже разместились мои спутники и ставили палатку. Кроме наших нарт много пустых нарт, частью связанных попарно и, следовательно, привезенных недавно, стояло между ярангами. Олени паслись высоко на горе, на взгляд их было не меньше четырехсот; как я знал, у Ионле должно быть свыше сотни упряжных оленей.

Стойбище Ионле сегодня очень оживлено: кроме нас сюда съехалось до десятка чукчей Ильвунейского нацсовета, и во всех ярангах сидят гости. Легкий ужин, который предлагает Ионле гостям во внешней части своей передней яранги, собирает человек пятнадцать. Чай и толченое мороженое мясо, медленный и полный достоинства обмен репликами и никаких разговоров о поездке. Мы терпеливо выжидаем течение событий и лишь у себя в палатке отводим душу. Наконец к вечеру приходит Укукай и приглашает на собрание: Ионле решил отказаться не лично, а опереться на общественное мнение.

В собрании будут участвовать главным образом чукчи, так или иначе зависящие от Ионле, связанные с ним хозяйственными отношениями, и они постановят то, что он хочет. Он скроется за другими и не пойдет на открытый конфликт с райисполкомом.

В начале заседания Ионле произнес большую речь, в которой указал множество причин, препятствующих поездке на Большой Анюй.

По его словам, поездка эта совершенно невозможна: на нее надо не меньше четырех месяцев, по дороге нет корма, лежат большие снега, мы будем идти по два-три километра в день и застрянем в горах, когда начнется таяние; и у него нет упряжных оленей в достаточном количестве, ни нарт, ни работников-каюров.

Остальные чукчи поддерживают Ионле и даже стараются сгустить мрачные краски. Тщетно я пытаюсь убедить собравшихся в необходимости поездки, указываю на ее государственное значение, рассказываю о тех ценных товарах, которые я дам в уплату за транспорт, – ничто не помогает. Да и Укукай не старается перевести как следует мои слова – ясно, что он также заодно с Ионле.

Несмотря на то что большинство фактов, приводившихся Ионле в доказательство невозможности поездки, были ложны (как мы убедились впоследствии), собрание постановило, что оленей для нашего транспорта на Большой Анюй дать нельзя.

Было совершенно ясно, что это решено не теперь, а с самого начала – богатые чукчи не хотели везти нас даже и на Малый Анюй. И Теркенто просто выполнял общую волю, посылая негодных для перевозки оленей, и Вео согласно с этим решением избегал нас, и вся политика Ионле сводилась к оттяжке решительного ответа, чтобы окончательно отказаться лишь здесь, в глубине гор, где мы будем уже не в силах прибегнуть к помощи районных властей и где само время, растраченное на поиски оленей, будет против нас.

Укукай, конечно, выполнял то, что решили кулаки. И его погоня за Вео, которую он мне ярко описывал, свелась, наверно, к сидению в ближайших ярангах, потому что он заранее хорошо знал, что на Большой Анюй нас не повезут. Вео потом, после нашего отъезда, явился в Чаун и с хорошо разыгранной наивностью удивлялся, что не застал нас там.

Вероятно, здесь не без влияния шаманов – весьма возможно, что на нашу поездку был наложен запрет, как на опасную для благосостояния стад. Ведь, например, в 1935 году все еще почти невозможно было купить у чукчей живых оленей для организации транспорта для факторий или для устройства совхоза. Продажа оленей считалась очень опасной для стада и запрещалась шаманами. Единственный случай продажи большой партии живых оленей (более тысячи голов) на Аляску, который имел место в начале столетия, по мнению чукчей, принес большое несчастье владельцам и погубил их стада.