Фредерик Кук - Мое обретение полюса

Однако, несмотря на все наши усилия, мы постепенно опускались на самое дно арктической ночи. Слабое полуденное свечение неба на юге стало почти неразличимым. Только вращение ковша Большой Медведицы и других звезд напоминало нам о времени. Ветры обычно нарушали наше душевное спокойствие. Однако теперь наступила тишина. Ни одно дуновение ветерка не тревожило тяжелой черноты. Теперь у нас тоже находились причины для недовольства. Все же штормы были предпочтительнее мертвой тишины. Мы были готовы приветствовать все, что побуждало бы нас к деятельности.

И все же тишина преобладала. Шум ветра словно плавал в морозной дали; треск раскалывающихся камней, взрывы ледников и грохот обвалов доносились до нас приглушенным шумом, который достигал наших ушей только тогда, когда наши головы покоились на каменном ложе нашей постели. Температура держалась ниже -48°, казалось, что сам воздух потрескивал от мороза. Все живые существа были заживо погребены под сугробами, вся природа пребывала в спячке. В нашей тюрьме царила сама пустота.

Только через две недели после наступления ночи мы пробудились к активной, но-настоящему сознательной деятельности. Слабое свечение неба на юге в полдень заставило нас приоткрыть глаза навстречу нашему душевному пробуждению. Отупение и мертвая тишина исчезли.

Вскоре после того, как черная полночь опустилась на землю, я начал испытывать на себе любопытное психологическое явление. Тупая усталость, накопленная в пути, рассеялась, и я словно увидел себя в зеркале — не могу объяснить это иначе. Говорят, что человек, падающий с большой высоты, за короткий период падения успевает обозреть всю свою жизнь. Я тоже испытал подобное.

Панорама открывалась случаями из моего детства. Теперь мне кажется странным, с каким бесконечным количеством подробностей я вновь увидел давно забытых людей и самые незначительные эпизоды моей жизни. Каждая фаза жизни последовательно проходила предо мной и скрупулезно исследовалась. Каждый потаенный уголок серого вещества мозга был готов изучить все подробности биографии. Надежды детства и разочарования юности переживались мной снова и снова. Все мои ощущения снова всколыхнулись картинами прошлого и приняли определенную форму. Казалось невероятным, что так много добра и зла могло сотвориться за столь небольшой промежуток времени. Я разглядывал себя не как сознательное существо, а скорее как беспокойный атом, следующий по предназначенному ему пути, уносимый вдаль по прихоти неумолимой судьбы.

Тем временем наши приготовления к возвращению близились к завершению. Мы отдавали им все наше время. Однако еще многое предстояло сделать.

Хотя наши физические усилия доставляли нам удовлетворение, наши мускулы требовали понукания. Мы нарезали соответствующими кусочками мясо мускусных быков, изготовляли свечи, кроили шкуры и размягчали их зубами [166](пережевывали), шили обувь, чулки, штаны, рубашки, спальные мешки. Мы заново связали вместе части нарт, упаковали снаряжение в мешки. Примерно за три недели до восхода солнца все было готово. Пока наши челюсти и пальцы занимались строго определенным делом, нашим мыслям было дозволено странствовать где угодно.

Несмотря на все наши усилия не поддаваться дурному влиянию ночи, мы постепенно становились ее жертвами. Наша кожа выцвела, мы ослабели, наши нервы расшатались, а в головах царила пустота. Однако наиболее приметным симптомом нашего состояния была аритмия сердца.

В человеческом организме сердце играет роль мотора. Как и все моторы, оно требует определенной регулировки. В Арктике, где значение такой регулировки особенно велико, инструменты для нее отсутствуют. В нормальных условиях ими служат никогда не ошибающиеся солнечные лучи. Когда они исчезают, как это происходит полярной ночью, пульсация сердца становится неритмичной, временами медленной, а порой судорожной, спазматической.

Животным свет, по-видимому, так же необходим, как и растениям. Диета из свежего мяса, здоровое окружение, занятость ума, восстановление мышц и обильное тепло открытого огня могут помочь в этом, однако только возвращение солнца, этого дара небесного, должным образом отрегулирует деятельность сердца.

По мере того как удлинялся день, что отмечалось более продолжительным и более ярким сумеречным свечением неба в полдень, у нас возникло желание возобновить связи с животным миром. Немного пурпура уже отбрасывалось на черные снега. Погода стояла хорошая. Звуки, обычные в природе, не были слишком слышны, однако необычные грохотали, подобно грому. Казалось, сотрясалась сама земля, силящаяся сбросить с себя ледяные оковы. Несколько суток ни одно живое существо не появлялось в поле нашего зрения.

Примерно за две недели до наступления восхода солнца проснулись наши лемминги и, грациозно пританцовывая, начали приводить в порядок свои нарядные голубые шкурки, однако пока это было предварительное пробуждение, по-настоящему они проснулись и пришли в свои лемминговые чувства только через несколько дней. Примерно в то же время из своего укрытия стали прилетать и требовать пищи вороны. Их было только трое. Двое все еще, видимо, беседовали с далекими эскимосскими девушками, как об этом думали мои спутники-эскимосы.

Во время прогулки я нашел пещеру воронов и, к своему ужасу, увидел, что две птицы замерзли. Я не стал лишать Этукишука и Авела их поэтических грез. Печальную новость о тяжелой утрате я так и не рассказал им.

Песцы стали лаять с безопасного расстояния и осторожно подходили к лагерю, чтобы воспользоваться своей долей лагерных отходов. С ближайших скал долетали крики полярных куропаток. Мы слышали вой волков, который доносился до нас издали со стороны пастбищ мускусных быков, однако сами они так и не отваживались нанести нам визит.

Медведи, как тени преследовавшие нас повсюду до наступления полуночи, были последними животными, которые на рассвете предъявили претензии на дружбу с нами. Для этого были веские причины — прилетел медвежий аист. Однако мы изменили свое отношение даже к медведям. Задолго до того дня, когда Мишка возвратился, мы решили устроить ему теплый прием. Пребывая в философском расположении духа, мы стали думать о нем лучше. Во время наших самых тяжких невзгод прошлым летом он побуждал нас к активности, и эту функцию он сохранит за собой и в наших будущих приключениях. В конце концов Мишка не обладал наклонностями обыкновенного спортсмена: он не охотился за нами и не причинял нам хлопот просто ради развлечения или из желания досадить. Цель его жизни заключалась в добывании средств пропитания. Разве можно было винить его в этом? Разве мы не нуждались в том же самом?