СЕРГЕЙ ОБРУЧЕВ - НА САМОЛЕТЕ В ВОСТОЧНОЙ АРКТИКЕ

За кофе я все-же не решаюсь сообщить о своем плане. Все так рады выбраться отсюда обратно в теплые края, что очень трудно сразу, после теплого кофе и теплой постели, предложить такое холодное развлечение. Надо еще раз посмотреть на небо.

Небо не желает потворствовать моим планам: репутация мыса Северного должна быть сохранена. С юго-востока надвигается по побережью пелена тумана, и на западе, куда я хочу лететь — отдаленные тучи, стратусы и дождевые — вероятно закрывающие горы уже в 150–200 км. Опять не судьба. Если пойдем сейчас на запад—может быть неудастся сесть обратно у Северного. Или даже упустишь пересечение хребта к югу, и потом опять придется ползти домой по Амгуеме.

В 8 минут седьмого — старт. Заходим к мысу Северному, постепенно набирая высоту. Он, как всегда, окружен льдами, но пройти судно все же сможет. Только с запада прижат тесный клин льдов к скале, которая перегораживает море.

Все наверно спят внизу и не видят, как Куканов вира-жит над факторией. Теперь прямо по курсу 200, на юго-юго-ззпад, к истокам Танюрера.

Сразу надо забирать все выше и выше — здесь мощные горные массивы подходят близко к морю. Тысяча, тысяча пятьсот, тысяча восемьсот метров, — все еще мало, впереди появляются все новые громады, самые большие горы как раз на нашем курсе. И на них лежит белая шапка — первые облака.

Приходится уклониться больше к западу. Я знаю, Сали-щев уже меня ругает, и быть может сейчас прибежит постучать в окошечко за моей спиной — ведь останутся незаснятыми верховья Амгуемы. Но зато я увижу страну к западу, а это гораздо важнее для общих выводов о строении края

На запад видно далеко — чуть-ли не до самого Чауна тянется горная страна, с множеством острых вершин, но чем дальше, тем они все ниже и ниже.

Самые грозные вершины — против нас и налево, к востоку. На них лежат кое-где снега, и как будто виден висячий ледничек. Под нами узкие горные долины, маленькие речки, морены, и гребни и острые вершины без конца.

А надо подниматься выше и выше, чтобы перевалить на юг. Две тысячи — самолет начинает сдавать: мы идем все время на полном газу, и часто он не может набрать высоту. Только очень медленно всползаем выше.

Две тысячи двести метров; температура упала ниже нуля. Кажется, мы перевалили — впереди нет более высоких цепей, и как будто видны долины, идущие на юг. Но что за страшная картина под нами! Стоит "одышке" самолета сделаться серьезной, — не то, что остановиться мотору, но только немного сдать обороты — и мы не будем иметь времени даже для выбора пропасти, в которую катиться с машиной. Скалы, крутые осыпи, узкие гребни, красные и серые вершины. И так до горизонта — во все стороны. А на востоке еще хуже: все закрыто мягким белым тюфяком облаков, белым сверху, черным снизу.

Я увожу самолет все время к западу—облака все более подступают слева. Вероятно, мы выйдем уже западнее Танюрера. И действительно, я вскоре узнаю на юге неповторимую пилу Пекульнея, и направо — красные бугроватые горы верховьев Осиновки. Нам нужно итти теперь влево — хребет пересечен, но влево все сплошь заполнено, как густой сметаной, облаками, и лишь пики Пекульнея торчат из нее черными зубцами. Мы рискуем в Анадыре наткнуться на непроходимый покров туч. Не лучше ли итти в Усть-Бель-скую, и там взять бензин? Путь туда свободен. Иду посоветоваться с Кукановым — он, кстати, вылез со своего места, и греется сзади, в кабине (на пилотском кресле отмерзают ноги).

Для полета над облаками нужна большая уверенность в моторах; сегодня весь день мы идем на границе риска, с необычайной верой в моторы, или знанием их качества, или с необычайным нахальством. Куканов считает, что моторы позволяют рискнуть. "Только, пожалуйста, прямые курсом в Анадырь* — идя на полном газу, мы отступаем от обычного экономного режима и жжем бензин неимоверно.

Идем сначала к горе Тоненькой — она торчит острым конусом из сметаны облаков, возле нее должен проходить Танюрер. От нее курс 160, прямо в Анадырь. На 100 километров — сплошь волнистая белая поверхность.

Только у Канчалана показывается темный разрыв, и над ним второй слой темных стратусов. Здесь мы нырнем и будем почти дома. На полуторых тысячах метров—последнее определение сноса, и потом круто вниз, к равнине Канчалана.

Земля приближается, увеличиваются озера, оживают болота — мы на пятистах метрах. Еще пересечем вот это большое озеро, чтобы определить его длину, и потом домой. Последний вираж над комбинатом и последняя посадка.

Вряд-ли стоит рассказывать о нашей жизни после окончания полетов. Через несколько дней "Н4 ' с Кукановым, обоими борт-механиками и Красинским, прибывшим к этому времени на пароходе в Анадырь, вылетел в Уэлен и далее на мыс Северный. Самолет вел интенсивную работу по проводке судов — в крайне тяжелых условиях. Кроме того, дважды пришлось слетать на о-в Врангеля, чтобы вывезти оттуда всех русских и нескольких эскимосов, и завезти радиста и Демидова (в качестве моториста). Как сообщил Красин-ский, успех этих полетов в значительной степени связан с энергией и летным опытом Куканова, который уже и при наших полетах успел показать свои блестящие летные качества.

Другой наш пилот, Страубе, который не должен был зимовать на мысе Северном, остался с нами в Анадыре — дожидаться отхода первого парохода. К сожалению, в этом году первый пароход ушел вместе с последним, в 20-ых числах сентября и нам пришлось ждать целый месяц.

Замечательный человек — весьма замечательный человек —

один из самых замечательных людей нашего века

Эдгар По.

В прошлом году первый пароход ушел из Анадыря 25 августа, но в этом году нам не повело: первый пароход уходит 19 сентября, всего на 4 дня раньше последнего. И пароход этот — все тот же неудобный "Охотск". С той только разницей, что он повезет теперь не 900 человек пассажиров, как вез сюда, а почти тысячу пятьсот.

Приготовления к приему пассажиров нecложны—им отведут твиндеки, верхнюю часть трюмов, отделенную от загруженной нижней палубой. В твиндеках этих нет света и нет даже отдельной вентиляции — вентиляционные трубы идут вниз, и так как нижняя часть заложена грузом, то вентиляция не действует.

Чтобы поместить в твиндеки побольше людей, там строятся легкие нары. Легкие, с досками, положенными так, "чтобы люди не проваливались" — потому что жалко везти обратно ценный лес. И еще строят на палубе будочки, одну для кухни, другую, изящную беседку над бортом — уборную.

"Охотск" оригинальный пароход, в нем пассажир; м запрещено пользоваться местами общего пользования, начиная с уборной и кончая кают-кампанией. Даже для самых почетных пассажиров не делается исключения. В северовосточных водах это особенно странно: здесь капитан всегда заботится о пассажирах, потому что условия плавания тяжелы, пароходов мало, плыть приходится месяцами.