Владимир Санин - Вокруг света за погодой

Нелегкое это было мероприятие — создавать колониальные империи: много полководцев покрыло себя бессмертной славой в битвах против туземцев, до зубов вооруженных луками и копьями. Иной раз для завоевания страны или большого острова приходилось тратить сотню снарядов и целый ящик патронов, уничтожать три четверти местных жителей, чтобы убедить оставшихся в цивилизаторской миссии белого человека и преимуществах христианского бога перед его малограмотными туземными коллегами. Это было высокоморальное и, главное, очень прибыльное дело; казалось, что колонии — это навсегда, что мировой порядок, при котором темнокожие обречены оставаться рабами, установлен на веки вечные…

И вот — взрыв за взрывом, удар за ударом, брешь за брешью!

Одна за другой колониальные империи распались, и их бывшие хозяева вынуждены приспосабливаться к новым, весьма непривычным и даже унизительным для их ущемленного самолюбия условиям.

Вынуждены потому, что стремление народов к свободе и независимости уже ничем не остановишь — ни танковыми армиями, ни эскадрильями реактивных самолетов, ни щупальцами тайной полиции.

Одним из первых это понял Черчилль, который не без горестного сарказма заметил, что не желает председательствовать при роспуске Британской империи. А ведь совсем недавно его предшественники гордо восклицали, что над ней никогда не заходит солнце… После сотен лет, казалось бы, незыблемого господства обнаружилось, что оковы колониализма настолько проржавели, что реставрировать их уже никак невозможно. Разве что попытаться сменить железные цепи на золотые…

По дороге к рынку мы натолкнулись на любопытную реликвию: на пьедестале стояла подбитая японская танкетка. В начале сороковых годов остров был оккупирован японцами, здесь шли — так отмечено в рабаульских хрониках — жестокие сражения, в которых на стороне союзников принимали участие и тысячи папуасов. По нашим российским масштабам такие сражения в лучшем случае отмечались бы в газетах, как «бои местного значения», но жители Новой Британии хорошо их запомнили, воздвигли памятники погибшим и мемориалы, подобные этой танкетке.

Военной победы японцы не одержали, зато торговую войну выиграли по всем статьям: машины, которые бегают по улицам, и товары в магазинах в основном японского производства. Где не пробился солдат с ружьем, прошел купец с сундуком… Насильственный колониализм нынче — дурной тон, куда респектабельнее связать бывшие колонии путами экономической зависимости.

Жара стояла адская, солнце упрямо торчало почти над головой, лишая улицы теневой стороны, и до рынка, я добрался в довольно жалком состоянии. Но здесь уже кончилась цивилизация с ее асфальтом, разогретым до тысячи градусов, здесь не чадили автомашины, а над головой тихо шелестели ветки диковинных деревьев. Я не раз читал о рынках в тропических странах и ожидал, что на нас сейчас набросится добрая сотня полуобнаженных туземцев и заставит, оглушенных и беспомощных, купить корзины с овощами, рыбу и свиные туши. Но этого не произошло. Были и полуобнаженные туземцы и горы овощей и бананов, ананасов и кокосовых орехов, но над всем этим великолепием царили мир и спокойствие. Рынок в Рабауле оказался на редкость тихим и чистым. Его страж, темнокожий полицейский, хотя и гордился своим высоким положением, явно скучал без дела. Под большим навесом и вокруг него спокойно расположились торговцы-папуасы, весело общаясь с покупателями.

Пока я фотографировал терриконы кокосов и пудовые гроздья бананов, мои спутники восторженно рассматривали груду раковин. Их невероятно толстая владелица белозубо улыбалась и удовлетворенно пялила черные глаза на восхищенных покупателей, с каждым новым изъявлением восторга мысленно набавляя цену на свой товар. Не торгуясь, Олег Ананьевич и Юрий Прокопьевич скупили раковины и с облегченными кошельками отправились на корабль. Уходя, я обернулся на шум и увидел, что толстушка весело принимает от подруг поздравления с исключительно удачной сделкой.

На корабле нас ожидал сюрприз в лице австралийского бизнесмена, который совершил экскурсию по «Королеву» и в знак признательности готов был стать нашим гидом. Бизнесмена звали Фред Каттелл, он был высок, худ, имел веселый нрав и, что еще существеннее, автомобиль. В дикую жару, когда даже небольшая прогулка по городу была мучительной, машина оказалась так кстати, что мы простили Фреду его социальное положение, чековую книжку и ежегодный доход в сорок тысяч долларов, о котором он честно поставил нас в известность. С переводчиком проблемы не было: им стал Петя Пушистов, с чрезвычайной бойкостью изъяснявшийся на чудовищно неправильном английском языке — без всяких там артиклей, времен и прочих излишеств, которые, по мнению Пети, только портят язык Шекспира и Байрона. Фред Петю отлично понимал, хотя временами страдальчески морщился, когда Петя сооружал длинную фразу, звучащую примерно так: «Мы восторг ваш искусство ведете автомобиль. Я есть очень рад. Вы есть о'кей водитель!» Впрочем, один наш матрос запросто обращался к папуасам: «Послушай, папаша!.. Почем бананы, мамаша?» И те его понимали. [3] Заранее предвижу упрек этнографов: конечно, здесь были не только чистокровные папуасы, но и меланезийцы, однако в слове «папуас» для меня с детства скрыто особое очарование, и посему прошу простить мне эту маленькую неточность.

Мы отправились в горы, со всех сторон окаймлявшие город. Сначала Фред завез нас на видовую площадку, с которой открывалось волшебное зрелище — бухта, Рабаул и его окрестности. Слева вдали возвышался вулкан — конической формы гора со срезанной под углом верхушкой: во время недавнего извержения сильным взрывом ее малость покалечило; справа торчала верхушка другого вулкана, а внизу раскинулась бухта с ее ослепительной голубой гладью, уходящей в океан; с высоты наши белые кораблики казались утлыми и беззащитными, даже страшно было подумать, что нам еще предстоит пройти на них по экватору половину земного шара; красивой дугой изогнулся город, прячась от солнца под вечнозеленой крышей тропической растительности.

Бухта Симпсон-Харбор, наверняка, самая прекрасная в мире. Она несравненно красивее Неаполитанского залива, ямайских, тринидадских и прочих прославленных бухт. Я их не видел, но уверен, что это так. Мне даже становится немного смешно и грустно при мысли, что есть люди, думающие иначе. Спорить я с ними не стану, как не стал бы вступать в дискуссию с глухим о музыке; я просто скажу скептику: «Езжайте на Новую Британию — и вы убедитесь, что все бухты мира по сравнению с Симпсон-Харбор — утомительные для глаза лужи».

Покинув видовую площадку, мы по извилистой асфальтовой дороге направились в ботанический сад. Такого обилия незнакомой и фантастически прекрасной флоры я в жизни не видел. Как называются эти деревья и кустарники, я не записал и могу только сказать, что смотрел на них с разинутым от восхищения ртом. Особенно меня поразило огромное многоствольное дерево метров тридцати, с роскошной листвой. Я спросил у Фреда, как оно называется. «Фикус», — ответил Фред. Вот тебе и фикус, который в свое время прослыл у нас символом мещанства! Красивейшее дерево. Я даже пожалел, что не могу взять его с собой: наш дом строился в начале шестидесятых годов, когда потолки выше двух с половиной метров считались архитектурным излишеством.