Григорий Федосеев - В тисках Джугдыра

Через полчаса мы наверху. Открывшийся отсюда вид сторицей вознаграждает нас за усилия, заставляет забыть усталость. Перед нами впервые открылся Становой хребет, застывший чудовищными взмахами земли. Бесконечные гряды гор заполнили широкий горизонт и подняли высоко к небу свои измятые вершины. Всюду видны глубокие провалы, куда стекают снежные обвалы. Словно гигантским резцом кто-то высек грозные контуры скал, нависших над окаменелыми потоками.

Становой, как и Джугджурский, хребет дает много ответвлений на юг и круто обрывается на север, образуя хорошо заметный спад к Алданскому нагорью. Ответвления начинаются остроконечными вершинами, но дальше переходят в плоские, вытянутые перпендикулярно оси хребта сопки.

Отсюда мы увидели и западную часть Алданского нагорья. Угрюмый и бескрайный океан тайги там пронизывают светлые ленты заледеневших рек, видны застывшие озера. На сотни километров раскинулся лес, то редкий, стелющийся по маристым низинам, то сплошным ковром раскинутый по возвышенностям и широким поймам рек.

Под нами из узкой расщелины гор вырывается Саракенда, левый приток Удюма. Раздвинув плечи скал, река в бешеном разбеге несется на север по довольно широкой, сплошь залесенной долине и теряется в сумрачной дали.

Василий Николаевич, красный, потный, но довольный, уселся на выступе скалы и, закурив, продолжает любоваться панорамой. Кучум, высунув язык, пристроился около него и отдыхает. Просматривая горизонт километрах в семи от нас, я заметил продолговатую вершину, очень похожую на ту, которую мы наблюдали с Джугджурского хребта. Завтра попытаемся подняться на нее.

Вечереет. Неприветливо смотрят на нас вершины гор. Темнеет в ущельях. Сумерки окутывают далекое нагорье. Заметно холодеет. Пора возвращаться, но Василий Николаевич предлагает спуститься до южной террасы и оттуда попытаться определить более доступный подход к намеченной вершине.

Спускаемся по скользкому надувному снегу рывками, от россыпи к россыпи. За террасой – крутой склон, усеянный мелкими скалами, уже освободившийся от снега. Когда мы подошли к краю террасы, Кучум вдруг вырвался вперед и, натягивая поводок, замер.

– Где-то близко зверь, – шепчет мне Василий Николаевич и начинает искать в карманах трубку. – Запропастилась, окаянная, когда надо, не найдешь!

Он закуривает и по дыму определяет направление течения воздуха.

– С того края набрасывает запах, должно из-за террасы, – говорит он, взволнованно и огорченно глядит на солнце, и я вижу, как у него нервно дрожат веки. – Подержи-ка кобеля, а я в бинокль просмотрю места.

Я отвожу Кучума в сторону. Собаку не узнать. Настороженные уши что-то ловят в тишине, ноздри нервно втягивают воздух, а ноги, как пружины, готовы бросить навстречу запаху гибкое тело.

Василий Николаевич достает из-за пазухи бинокль, приготавливается к обзору. Биноклем он владеет в совершенстве, а это очень важно для охотника – любителя горных охот. Ведь в естественных условиях чаще всего замечаешь зверя во время его кормежки или переходов, но увидеть без оптического приспособления, скажем, отдыхающих баранов, сокжоев или медведя, даже на открытых горах, почти невозможно. Вот почему биноклю и отведено первостепенное место в охоте по зверю, но нужно уметь пользоваться им и обладать терпением

На охоте мы предпочитаем бинокль с шести-, максимум с восьмикратным увеличением. Его преимущество – большой угол зрения – пять-шесть градусов, тогда как у восемнадцатикратного всего лишь полтора градуса. Легко подсчитать, какой выигрыш во времени дает просмотр участка с помощью шестикратного бинокля. К тому же он гораздо легче, это тоже имеет значение при горных охотах.

Василий Николаевич достает из кармана гимнастерки фланелевую тряпочку, бережно вытирает ею стекла бинокля, затем усаживается под навес, прижимаясь спиной к скале, локти кладет на приподнятые колени и коротким взглядом определяет, с какого места начать обзор. Прильнув глазами к стеклам, он замирает. Теперь его глаза не минует ничто – ни камень, ни кустик, ни тень, ни выпуклость. Подозрительные предметы он осматривает более тщательно. Когда видимая местность хорошо проверена и никаких сомнений не остается, он передвигает бинокль вертикально или горизонтально, но всего лишь на половину поля зрения. Такой прием позволяет каждый участок осмотреть дважды. И так он терпеливо «ощупывает» весь шероховатый склон террасы, совсем забывая о том, что солнце уже у горизонта и что нужно торопиться.

Василий Николаевич вдруг взмахом руки подзывает меня к себе. Стоило мне пошевелиться, как Кучум рванулся вперед и чуть не сбил меня с ног.

– Звери пасутся за крайним гребешком, что-то копытят, взгляни-ка, – шепчет мой спутник, освобождая мне место и прицыкнув на кобеля.

Но разве вытерпит собака, когда ее ноздри забиты запахом зверя, когда до слуха долетает шорох камней под копытами? Кучум даже не пошевелил головой в сторону Василия Николаевича, словно не слышал грозного окрика, и продолжал нетерпеливо повизгивать.

Через окуляры бинокля ясно вижу на каменистой проталине трех небольших баранов. Они копытят землю, что-то достают. Снизу появляется четвертый. Это старый бородач, почти белый, с роскошными, увесистыми рогами. Он взмахом головы отпугнул одного из молодых и стал тоже копытить, часто опуская голову в лунку. Я залюбовался красавцем.

– Хватит, надо что-то делать, времени не остается, – говорит Василий Николаевич, тормоша меня за плечо. – Ты пристраивайся с винтовкой пониже, а я попробую забежать и пугну их сюда.

Последние слова он бросил мне уже на бегу. Кучум неудержимо тянет его за собой, и они быстро скрываются в котловине. Я осторожно спускаюсь до скалистого гребешка и укладываюсь меж камней с винтовкой наготове.

Солнце, задержавшись на склоне зубчатого отрога, на минуту выхватывает из синих теней снежные рубцы откосов, на которых должны появиться бараны. Из ущелья тянет ледниковым холодом. Василия Николаевича не слышно. Тишина. Вдруг ухо улавливает странные звуки, не то отдаленную музыку, не то шорохи тяжелых глыб. Оглядываюсь в неясной тревоге. Подножья гор уже сжимает тьма. По ущелью к вершинам ползет туман. Кажется, что я один в целом мире встречаю эту холодную и чужую ночь. Не зря ли я послушался Василия? Не лучше ли было спускаться к табору?

До слуха долетает смутный шум, напоминающий ворчание зверя. По привычке прижимаю к плечу винтовку. Проходят две-три минуты, кажущиеся бесконечностью. Туман незаметно подкрадывается к вершинам. Стукнули камни, и сердцу вдруг стало тесно в груди. Холодок пробегает по телу. Стук приближается. Сомнений нет: на меня бегут бараны. Напрягаю зрение, боюсь прозевать, не прошли бы стороною к нижней террасе. Вижу, из дальней лощины вырвались белые комочки и замерли одним пятном на скалистом пригорке, метрах в пятистах от меня. Звери стоят неподвижно, откинув назад головы. Опять слышится стук камней. Бараны бегут гуськом по косогору вкось от меня. Их шесть. Старый круторог заметно выделяется среди молодых одногодков. Он ведет табун осторожно, часто останавливается и, ломая направление, бросается то вверх, то вниз, видимо еще не может определить, с какой стороны опасность. За ним-то я и слежу, за каждым его поворотом, прыжком. Но круторог проявляет изумительную осторожность и будто намеренно обходит меня.