Фердинанд Врангель - Путешествие по северным берегам Сибири и по Ледовитому морю

Инструкцией Государственного Адмиралтейского департамента предписывалось мне: достигнув Шелагского мыса, разделить экспедицию на два отряда, из коих с одним следовать мне на север для отыскания предполагаемой земли, а другому описывать берег материка так далеко на восток, как обстоятельства позволят. Для исполнения того и другого требовалось до 50 нарт и 600 собак. Поездка должна была начаться не позже февраля месяца, и нам оставалось для покупки нарт и значительного количества корма собакам только около двух месяцев. По словам исправника и по обыкновенному ходу дел срок был весьма недостаточен, однакож мы успели запастись всем нужным.

Ноября 30-го исправник отправился по делам службы на Анюй и Алазею собирать ясак с кочующих там тунгусов и юкагиров.

Между тем, готовясь к предстоящим поездкам, собирали мы у жителей нужные нам сведения о предметах, относящихся к цели экспедиции. Пребывание в Нижне-Колымске в 1767 году трех геодезистов — Лысьева, Пушкарева и Леонтьева — было более или менее у всех еще в свежей памяти; о сержанте Андрееве, бывшем здесь в 1762 году, весьма немногие помнили, сказывая, что он предпринимал отсюда одно путешествие на Индигирку и другое к Медвежьим островам. О виденной им на севере земле, следах многочисленного оленного народа севернее Медвежьих островов и тому подобных вещах, упоминаемых в журнале Андреева, здесь никто не знал и от старожилов и отцов своих не слыхивал. Совершенное неведение жителей об открытиях Андреева, помещенных даже на новейших картах, показалось нам тем страннее, что о походах Павлуцкого, бывших гораздо ранее (т. е. в 1731 году), еще многие подробности были им известны. Замечательное открытие Андреева могло ли быть забыто, когда помнили поездку его к Медвежьим островам? Признаюсь, все сии соображения не поселяли в нас большого доверия к открытиям сержанта Андреева.

В подобных занимательных для нас изысканиях, упражнениях на обсерватории и опытах над скоростью бега собак проходило время неприметно, а каждый день научал нас чему-нибудь новому. С особенным восхищением взирали мы на величественнейшее полярное явление, освещавшее продолжительную здесь ночь: то окрашивалось небо дугообразным тусклым светом, то двигались медленно и быстро огненные столпы, то зажигались пуки ярких лучей, достигавшие расходившимися вершинами до зенита, изображая светлые венцы вокруг полной луны. Мгновенные изменения, тысячи бестелесных фигур, появлявшихся, как светлые тени, на темноголубом небе, при глубокой ненарушимой тишине ночи, придавали явлениям необыкновенную занимательность и таинственность, приковывавшие изумленного наблюдателя силой как будто сверхъестественной.

Предоставляя себе говорить о северных сияниях с большей подробностью, скажу здесь только одно, каким образом объясняют их здешние жители. Морскими ветрами разведенное волнение, говорят они, бьет сильно в ледяные горы; отразившиеся от них брызги, раздробляясь в воздухе, преломляют яркий цвет огромных льдин и представляются нам в виде светлых столпов, или сполохов. Такое темное понятие о северном сиянии можно уподобить несвязным рассказам о каком-нибудь происшествии, где сохранились одни названия действующих лиц, ибо весьма вероятно, что льды и воды имеют участие в произведении северного сияния.

Декабря 2-го, к всеобщему удивлению, прибыла вода, гонимая северо-западными и западными ветрами с моря в Колыму с такой силой, что принудила реку течь вверх, с быстротой, против коей не удержались сети, спущенные жителями в проруби для ловли рыбы; на льду сделались широкие трещины, и вода выступила из берегов. С морской водой прибыла в реку рыба, подкрепившая надежду нашу на изобилие осеннего промысла.

Декабря 31-го обрадовало нас совершенно неожиданное появление известного английского пешехода, капитана Кокрена, которого любопытство привело даже сюда. [139] Джон Дунден Кокрен (Cochrane), капитан английского флота, известен своими путешествиями пешком. Гостеприимство русских и готовность оказать всякому нуждающемуся услугу и помощь дали Кокрену возможность совершить свое путешествие и доехать до Колымска. Для того нужны были только открытый лист от губернатора, казак для сопровождения, и Кокрен совершал без всякой платы по пустыням Сибири, на повозках и верхом, пешее свое путешествие. Он изъявил желание присоединиться к нашей экспедиции, но я не принял его предложения потому, что, когда каждый лишний фунт груза был нам в тягость, увеличение числа людей еще одним сопутником слишком затруднило бы нас. Ограниченные только собственным нашим обществом и совершенно отделенные от просвещенного мира, мы весьма обрадовались такому приятному приращению малого нашего круга. Мы встретили Новый год при порядочном морозе, 37° по Реомюру. Полуденное солнце, долженствовавшее появиться на горизонте еще 28 декабря, скрывалось еще за снежными и ледяными горами, окружающими вдали низменные болота колымские; серый туман стлался над низким кустарником бедной тундры; небо покрывалось белизной. С 3 на 4 января мороз возвышался до 39°, а 5-го числа в продолжение 24 часов термометр показывал 40° по Реомюру. Дыхание захватывало; лед в окнах растрескался. В избе моей беспрестанно пылал огонь, но, невзирая на то, в ней было так холодно, что я принужден был сидеть в шубе и теплых сапогах, и когда писал, то чернила мои отогревались в горячей воде.

Действие горизонтальной рефракции произвело род фата-морганы: [140] Фата-моргана — один из видов миражей. — Ред. горы, лежащие к югу, казались нам в разных искаженных видах, висящими на воздухе; дальнейшие горы представлялись с опрокинутыми вниз вершинами; река сузилась: противолежащий берег казался находившимся почти у наших изб.

Жестокие морозы препятствовали обыкновенной ловле подледной рыбы, производимой жителями сетью на устьях Колымы, и потому колымчане начали съезжаться в острог, более и более наполняющийся народом и собаками, дружный лай или вой которых по временам оглашал воздух.

Часто и много говорили нам о прежней здесь веселой жизни, когда рыбный промысел бывал изобильнее и сохатые (лоси) не чуждались берегов Колымы, прозванной сибиряками Золотым дном. Но время беспечных увеселений минуло и здесь; оно осталось единственно в воспоминаниях и песнях. Желая позабавить колымских жителей и дать гостю моему понятие о здешних увеселениях, пригласил я в крещенье почетных особ на вечеринку, избравши для того один из просторнейших домов, принадлежавший здешнему казаку скрипачу. Гостиная и вместе с тем зала для танцев, в семь аршин во все стороны, была великолепно освещена рыбьим жиром. Стены и лавки, после долгого времени вымытые, были покрыты кусками пестрой материи, а пол усыпан желтым песком. Для дам были припасены чай, несколько кусков белого сахара и кедровые орехи; ужин состоял из пирогов, струганины, юколы и мороженого оленьего мозга. В 9 часов явились гости в лучших шубах и нарядах; дамы уселись на лавках и запели народные песни; молодые играли в разные игры и плясали тихо и чинно, как будто на заказ, под странные звуки, извлеченные тяжелыми руками нашего музыкального хозяина, старого промышленника, из треснувшей скрипки, натянутой струнами из крученого шелка и оленьих жил. В 10 часов все разошлись, весьма довольные проведенным вечером.