Фарли Моуэт - Путешествие на Коппермайн

Отклонившись несколько от нашего маршрута, чтобы раздобыть веток и бересты для снегоступов и нарт, мы вновь присоединились к Матонаби и вместе с ним направились на юг. Оленей было множество, но Конниквизи совершенно истощил наши запасы пуль, поэтому пришлось разрубить на кусочки наш колун для льда. Однако вести стрельбу квадратными кусочками металла из тех слабых стволов, что мы продаем в Новом Свете, — дело довольно опасное.

Двадцать второго ноября, снова расставшись с Матонаби и его людьми, чтобы побыстрее добраться до крепости, мы попали в сильнейшую метель на ровных пространствах тундры возле побережья. Снег падал так густо, что мы ничего не видели перед собой, а между семью и восемью часами вечера завернул мороз, да так круто, что мой пес, ценное животное, замерз насмерть.

Следующий день выдался ясным и солнечным, и мы смогли опять двинуться в путь, а 25 ноября вступили в Форт Принца Уэльского после восьми месяцев и двадцати двух дней бесплодного или во всяком случае неудачного похода. Но, несмотря ни на что, я не испытывал разочарования и был готов, положившись на обещанную помощь Матонаби, вновь покинуть стены крепости, почти не мешкая.

Двадцать восьмого прибыл Матонаби со своими индейцами, и я сразу же заявил коменданту о готовности отправиться в новую экспедицию. Мое предложение было с охотой принято, а стойкость в перенесении трудностей и проявленные способности были сочтены хорошим поручительством. Я тут же нанял Матонаби своим проводником, но комендант опять попытался навязать мне солдат-индейцев, потому что они состояли с ним в родстве, и ему хотелось, чтобы они полностью использовали все выгоды своего служебного положения. Однако в двух предыдущих походах индейцы-южане оказались до такой степени ни на что не пригодными, что я наотрез отказался брать их на этот раз, чем смертельно обидел мистера Нортона. Ни время, ни мое долгое отсутствие не могли потом полностью развеять его неприязнь ко мне.

Мистер Мозес Нортон был сыном Ричарда Нортона, прежнего коменданта, и южной индианки. Родился он в Форте Принца Уэльского, а первые девять лет провел в пансионате в Англии. По возвращении на берега Гудзонова залива он погряз во всех пороках своих соплеменников. При себе он постоянно держал пять или шесть самых красивых индианок, каких только мог отыскать. Несмотря на свое пристрастие к прекрасному полу, он всеми путями стремился не допустить встреч остальных европейцев с местными женщинами и мог до смешного долго разглагольствовать по поводу их распутного поведения. К своим же друзьям и соплеменникам питал такую приверженность, что гораздо внимательнее относился к их любимым собакам, чем к старшему офицеру в своем подчинении.

Среди своих невежественных и нищих соплеменников он слыл сведущим в медицине и поэтому всегда держал наготове сундучок с ядами, чтобы пользовать ими тех, кто отказывался предоставить ему своих дочерей или жен.

Несмотря на все его дурные качества, нельзя было представить себе более старательного борца за добродетель, честь и воздержание в чужих душах, причем он неустанно самыми черными красками рисовал отвратительные пороки ревности и мстительности, пробуждающиеся у индейцев при малейшей попытке посягнуть на чистоту их женщин. Такие речи из уст человека добропорядочного еще могли возыметь некоторое действие, но, произносимые тем, кто открыто попирал человеческие и божественные заповеди, сеяли лишь негодование и почитались за лицемерное оправдание самовлюбленного развратника, желающего самолично владеть всеми окрестными женщинами.

Его апартаменты были отделаны со вкусом, но там постоянно толпились индианки — пассии коменданта. На ночь он оставлял их в доме, дверь запирал, а ключ клал под подушку, поэтому наутро, из-за того, что женщины были лишены необходимых удобств, комнаты становились грязнее конюшни.

Умер он от воспаления кишечника некоторое время спустя после того, как я завершил свои походы на Коппермайн. И хотя умирал он в страшных мучениях, до последней минуты злобствовал и ревновал. Уже перед самой кончиной, увидев, как один из его офицеров взял стоящую рядом с ним женщину за руку, он собрал все оставшиеся силы и заревел: «Проклятая потаскуха! Если я останусь жив, то вышибу из тебя дух!»

Через несколько минут после этого «галантного» изречения он сам испустил дух в невообразимых муках.

Таков был характер мистера Мозеса Нортона, но справедливости ради нужно признать, что, когда я готовился отправиться в свой третий поход, он снабдил меня буквально всем, что я или Матонаби посчитали необходимым взять с собой. Кроме того, он снабдил меня квадрантом — наилучшей возможной заменой утраченного инструмента, хотя это был довольно низкого качества элтонский квадрант, провалявшийся в крепости много лет. После того как он вручил мне конверт с предписаниями, его обязанности по отношению ко мне завершились, и 7 декабря 1770 года я в третий раз отправился на поиски Коппермайн.

Погода несколько дней подряд стояла относительно мягкая для зимы, но из-за болезни одной из жен Матонаби мы двигались очень медленно, поэтому добрались до реки Сил только тринадцатого.

Дичи там оказалось мало, поэтому мы уложили больную женщину на сани, и теперь индейцы проходили в день столько, сколько позволял им груз.

Шестнадцатого дошли до Эгг-ривер (Яичной реки), где Матонаби заранее укрыл кое-какие припасы. Но там, к нашему великому прискорбию, обнаружилось, что кто-то из тех индейцев, с которыми комендант вначале вел торговлю и которых потом прогнал, начисто ограбил тайник. Это была весьма ощутимая потеря, потому что дичи совершенно не стало, а мои индейцы, не ожидавшие такого жестокого удара, слишком вольно расходовали овсяную крупу и другие продукты, полученные в крепости.

Тем не менее потеря была воспринята с величайшей стойкостью, и я не слышал ни от кого ни единого слова о мести грабителям в случае, если тех удалось бы обнаружить. Единственным видимым результатом этого события было общее стремление двигаться как можно быстрее, и несколько дней подряд мы шли от темна до темна. А так как дни были коротки, сани тяжелы, а дорога очень плохая, лишь изредка удавалось преодолевать больше шестнадцати — восемнадцати миль в день.

Восемнадцатого мы обнаружили следы множества оленей, но свежих отпечатков не было. Однако благодаря тому, что прошедшие до нас этим путем индейцы добыли оленей больше, чем могли съесть, на местах их стоянок мы нашли куски оленьих туш. Находка очень обрадовала нас, хотя она лишь слегка подкрепила наши силы.

С 19-го потянулась бесплодная равнина, по которой мы шли с пустыми желудками, пока не достигли 27 декабря небольшого леска, где удалось добыть несколько оленей. Индейцы ели весь день напролет, но надо сказать, что мы действительно совершенно изголодались — за последние три дня во рту у нас не было ни крошки.