Фарли Моуэт - Путешествие на Коппермайн

Весьма любопытна церемония, разыгрывающаяся при встрече двух групп северных индейцев. Приблизившись друг к другу ярдов на двадцать, они останавливаются и садятся или ложатся, безмолвно застывая в таком положении на несколько минут. Наконец мужчина в годах, если такой есть в группе, нарушает молчание, начиная рассказывать встреченной группе о всех несчастьях, постигших его и его соплеменников со времени предыдущей встречи или с тех пор, как они в последний раз что-то слышали о другой группе. В этот скорбный перечень включаются также сообщения о смертях и невзгодах, постигших индейцев из других семейств, во всех известных оратору подробностях.

Когда первый кончает свой горестный рассказ, такой же старик из другой группы передает в свою очередь все известные ему плохие новости. Если в этом обмене новостями есть весть, хоть в малейшей степени задевающая кого-нибудь из присутствующих, то вскоре они начинают тяжело вздыхать и плакать, а потом и рыдать в голос. Тут к ним обычно присоединяются все взрослые обоих полов, и нередко можно видеть, как все — мужчины, женщины и дети — горько рыдают. Собственно, никогда во время этих «состязаний в плаче», как я их окрестил, не доводилось мне видеть, чтобы большая часть индейцев не поддержала стенаний и плача остальных, хотя совсем не у всех был на то свой повод — они плакали из сострадания к сотоварищам, видя их горе.

Когда утихали первые приступы скорби, обе группы сближались и перемешивались: мужчины с мужчинами и женщины с женщинами. Если у них был табак, то по рукам довольно долго гуляли трубки, и завязывался общий разговор. Так как со всеми плохими новостями было уже покончено, им ничего не оставалось, кроме как говорить о хорошем, настолько преобладавшем над дурным, что вскоре на всех лицах уже сияли радость и улыбки. Если встретившиеся не голодали, то тут часто начинался обмен небольшими съедобными подарками, порохом и пулями, разными мелочами — порой бескорыстно, но чаще из желания попробовать получить взамен больший подарок.

Развлечений у этих людей немного. Главное — стрельба в цель из лука. Еще одно спортивное занятие, называемое «хол», напоминает метание колец в цель, только здесь пользуются вместо колец заостренными с одного конца дубинками.

Время от времени индейцы забавляются танцами, исполняемыми только после наступления темноты. Однако, хотя эти люди представляют собой определенно особое племя, своей манеры танцевать у них, как ни странно, не выработалось, поэтому в редких случаях, когда нечто подобное предпринимается, они подражают или индейцам племени догриб [12], или южным индейцам.

Танцевать в манере догриб не очень сложно, нужно лишь очень быстро поднимать ноги, по очереди отрывая их от земли как можно выше, оставляя корпус неподвижным. Руки при этом сжаты в кулаки и прижаты к груди, а голова наклонена вперед. Танцуют всегда нагими, только на бедра надевают передник, да и его порой сбрасывают на землю. Танцоры — не больше трех-четырех на круг — двигаются под музыку, которую с натяжкой можно назвать вокально-инструментальной, хотя оба элемента довольно невыразительны. Вокальная партия состоит из частого чередования слов «хии-хии-хии-хоу-хоу-хоу…», причем повторами, изменением ударения, понижением и повышением тона создается некое подобие мелодии. Пение сопровождается игрой на небольшом барабане, к которому иногда присоединяется трещотка, изготовленная из высушенного куска бизоньей кожи в виде бутыли, куда кладутся камешки или дробь.

Обнаженными танцуют только мужчины. Когда женщинам велят танцевать, они исполняют танец на площадке перед палаткой, из которой доносится музыка. Хотя их танец — образец приличия, в нем еще меньше смысла и действия, чем в мужском. Все танцующие становятся в одну цепочку и, чуть приседая, переносят вес тела с правой ноги на левую и наоборот, не отрывая ног от земли. Когда музыка прекращается, женщины немного сгибаются, как бы в неловком книксене, и пронзительно выкрикивают: «Хи-и-и хоу!»

Еще у них есть нехитрая азартная игра. Индейцы берут щепочку, пуговку или другую мелкую вещицу и, переместив ее несколько раз из руки в руку, просят партнера угадать, в какой она руке. У каждого из двух играющих есть небольшая кучка щепок или веточек, и если один угадывает верно, то берет щепку из кучки соперника. Тот, кто первым соберет у себя все щепочки, считается выигравшим ставку — обычно горсть пороха, стрелу или другую не очень ценную вещь.

У нас не было каноэ, поэтому пришлось просить незнакомых встречных индейцев переправить нас через реку Катавачага на их каноэ. Когда же мы достигли противоположного, северного берега реки, проводник предложил нам остановиться на пару дней и насушить оленины в дорогу. Я с готовностью согласился; поставили мы вдобавок и сети, наловив рыбы. Однако количество пересекающих реку оленей едва покрывало самые насущные наши потребности, поэтому 6 июля мы снова были вынуждены выступить в путь с запасом продовольствия, которого с трудом могло хватить разве что на один ужин.

Готовясь двигаться дальше, проводник заявил, что для переправы через реки без бродов потребуется каноэ. Его слова убедили меня купить одно каноэ у тех индейцев, что перевозили нас за пустяковую цену — нож, стоивший никак не больше пенни.

Каноэ местного племени были крайне невелики — в них едва могли поместиться два человека, причем одному из них в таком случае пришлось бы лечь на дно. И все же добавочный груз заставил меня нанять еще одного индейца. Тут нам повезло — удалось завербовать жалкого пропащего малого, привыкшего к подобной работе, которому состояние, отличное от вьючного животного, было неведомо.

Позаботившись о каноэ, мы покинули Катавачагу и вновь зашагали по каменистой тундре на северо-запад. 17 июля мы заметили множество мускусных быков, семерых из них индейцы подстрелили, и мы остановились на пару суток, чтобы насушить и растереть в порошок часть мяса. И все же, когда мы снялись с места, пришлось бросить много мяса, которое мы не смогли съесть или унести с собой.

Двадцать второго июля мы встретили несколько чужих индейцев и присоединились к ним для охоты на оленей, столь в этих местах многочисленных, что каждый день мы добывали вполне достаточно мяса для поддержания сил и зачастую забивали животных только ради языков, костного мозга и жира.

Мы уже достигли обширной заболоченной равнины, лежащей примерно в четырехстах пятидесяти милях к северо-западу от Форта Принца Уэльского, и я видел, что проводник не выражает особого желания двигаться дальше. Вместо этого он менял без особой цели расположение лагеря, присоединяясь то и дело к местным индейцам — охотникам на оленей, которые кочевали вслед за своей добычей. Когда же я осведомился о причине его странного поведения, он объяснил, что лето уже приближается к середине, поэтому вряд ли удастся достичь Коппермайна этим летом и для нас гораздо лучше было бы перезимовать со встреченным по пути племенем индейцев в их стойбище, расположенном несколько к югу отсюда, и вновь двинуться в путь следующим летом. Я полагался всецело на его знание местности и поэтому вынужден был согласиться. Дальше мы так и кочевали вместе с индейцами, численно все возраставшими. К 30 июля в лагере уже насчитывалось около семидесяти палаток, в которых размещалось не меньше шестисот человек. Ночью наш лагерь выглядел как настоящий городок, а по утрам, казалось, вся долина оживала от движения навьюченных мужчин, женщин, детей и собак.