Мишель Пессель - Путешествия в Мустанг и Бутан

Самое лучшее, закончил Сершан, коли мне так уж необходимо попасть в Мустанг, — это дождаться его каравана с грузом соли из Тукучи. Погонщики захватят нас, а в Тукуче, если повезет, можно раздобыть яков.

Я поблагодарил и ответил, что мы, пожалуй, все же попытаемся сами отыскать носильщиков.

Калай разбил палатку перед домом Сершана, и мы провели нашу первую ночь по-походному. Утром отправились на базар, где я купил недостающие вещи: керосин для ламп, два компаса и несколько шариковых ручек. Теперь, как мне представлялось, мы были полностью оснащены.

Вернувшись к палатке, мы застали Калая в очередном приступе меланхолии. Выражалась она в том, что Калай вдруг разуверился в своих силах и потребовал, чтобы ему наняли помощника повара. Просьба, на мой взгляд, была совершенно необоснованной: ведь ему предстояло готовить лишь на двоих, не считая собственной персоны. К тому же по прибытии в Мустанг я рассчитывал нанять человека, знающего местные условия. Но Калай, избалованный в предыдущих больших экспедициях по Гималаям, не унимался. Он сказал, что бхоты (тибетцы) не умеют готовить, зато у него здесь есть друг Канса, безупречно подходящий для роли помощника. Оба они из одной деревни.

По слабости характера я уступил. Но когда передо мной предстал земляк Калая, я вздрогнул. Это был худющий человек лет сорока пяти, в набедренной повязке, с изнуренным лицом, одноглазый. Как он сможет идти по горам?

Однако слово сказано, и Канса стал декоративным украшением нашей группы в ранге помощника повара, а при необходимости и носильщиком. Я заметил, что в Мустанге, среди снегов, ему, пожалуй, будет холодновато. Калай живо уцепился за эту мысль и сказал, что помощнику совершенно необходимо купить одежду. В новом обмундировании Канса стал выглядеть приличнее. Впрочем, справедливости ради, скажу, что я ни разу не пожалел впоследствии, что Канса пошел с нами.

Теперь предстояло найти носильщиков. Часам к четырем благодаря бешеным стараниям Калая у нашего лагеря появилось несколько человек. Они пришли с базара и производили впечатление «тертых парней», во всяком случае они никак не напоминали обычно молчаливых и аккуратных носильщиков. Предчувствие меня не обмануло.

Всего их было шестеро, а так как у нас было десять мест, я попросил Калая найти еще четверых. Однако типы с базара тут же согласились взять двойной груз, запросив, правда, совершенно несусветную цену — от 12 до 15 рупий в день, в четыре раза больше обычной платы носильщика в Катманду. Пришлось согласиться, хотя я и не представлял себе, как они потянут такой груз. Самый тяжелый тюк весил 55 килограммов, а до Тукучи добрых шесть дней пути. Я выдал им аванс, и мы расстались, договорившись, что носильщики вернутся завтра на рассвете.

Вечером я прошелся по базару с Таши. Мы говорили по-тибетски, и мне уже казалось, что я всегда только и разговаривал на этом языке. Прежний мир растворился в небытии, насущными были заботы и хлопоты текущего дня. Я поделился сомнениями с Таши — удастся ли нам затеянное?

Таши ответил уклончиво.

— Что ты думаешь о Кансе?

— Ничего не думаю.

— Но, по-твоему, это славный человек? — изменил я вопрос.

— Не знаю. Мы с ним раньше не виделись, — упорно держался Таши.

— Как ты считаешь, мы ничего не забыли?

— Не знаю. Это твоя забота.

Интересно, добьюсь я какого-нибудь ответа? В конце концов Таши сделал мне выговор:

— Что ты все время спрашиваешь — как я считаю, что я думаю. Мы, тибетцы, не думаем. Как можно думать о том, чего не знаешь!

Это был первый преподанный мне урок фатализма. Зачем беспокоиться, если события еще не наступили?

На следующий день, однако, оказалось, что тревога снедала меня не напрасно. К десяти часам утра носильщиков еще не было. Пробило одиннадцать, когда они появились и затеяли перебранку о грузах и о цене. В конце концов с каждым пришлось сговариваться в отдельности в зависимости от величины и веса тюка. В полдень носильщики, Канса и Калай высыпали на главную улицу, ведущую через базар на север, и вскоре скрылись из виду. Я же остался с Таши отобедать у Сершана.

Час спустя мы тоже выступили в путь. Проходя через базар, где на нас никто не обратил внимания, я пожалел, что выход в путь не был обставлен более грандиозно.

Столь же скромно и незаметно мы прошли мимо полевого госпиталя, где хозяйничал врач-европеец. Я посмотрел на него с нежностью: быть может, это последнее знакомое лицо, которое я встречу в пути. Я оставлял позади не только западную цивилизацию — я нырял в другую эпоху, углублялся в неведомый район высочайших на свете гор. Отныне ни «Грамматика» Белла и никакая другая книга не могли мне помочь.

Если бы, подобно Таши, я мог не думать о будущем!

…Мы шли через пригород, как вдруг я увидел подозрительно знакомую кучу ящиков, корзин и снаряжения, лежащих на обочине. К своему ужасу, я убедился, что это были мои вещи. Они валялись в придорожной пыли, и никто их не охранял.

Где же Калай? Где Канса? Где носильщики?

Ответ я получил полчаса спустя, когда, широко улыбаясь, появились мои люди. Они сказали, что остановились «перекусить»…

Мне бы хотелось описать первый день похода из Покхары в героических тонах. Увы, это не отвечало бы истине. Он не был похож на стремительный марш-бросок. Носильщики ползли со скоростью улиток, и я не мог их упрекнуть, поскольку сам нес в руках только шляпу.

Когда ноги стали гудеть и в голове надсадно застучала мысль о такси, я просто сел на обочину, раздавленный мыслью, что это только начало; все перевалы еще впереди, а расстояние, которое мы прошли туда, придется одолевать и обратно. С тайной надеждой я спросил Таши, не устал ли он, — тогда было бы легче переносить боль в собственных ногах. Тот коротко ответил: «Нет. С чего бы?».

Солнце прожигало насквозь, и мне понадобились стоические усилия, чтобы любоваться пейзажем. Он не изменился со времен Марко Поло.

— Кипо ре (красиво)? — окликнул я Таши.

— Шита кипо (очень красиво), — ответил тот с улыбкой.

Мы завели разговор о дороге, о нашем маленьком караване, потом перешли на «жизнь вообще».

Таши считал свое нынешнее существование из рук вон плохим. Он верил в перевоплощения душ и полагал, что прожил уже несколько более удачных жизней, но эта с самого начала оказалась несчастной.

Таши воплотился 21 год назад в деревне шерпов амдо. Семья его исповедовала религию бон, одну из древнейших в Центральной Азии; она зародилась задолго до появления Будды. В основе религии бон лежат многочисленные мифы и верования в колдовство и магию, которые были распространены не только в Азии, но и в дохристианской Европе.

Однажды, гуляя по узеньким, замощенным кирпичом уличкам непальской столицы, я обратил внимание на крохотное кафе, в котором собирались тибетские беженцы. Я зашел туда, дабы испробовать действенность моих американских уроков и чтения Грамматики Белла.