Тихон Пантюшенко - Тайны древних руин

—Как же ты отроешь ее в этой скале? И тут все наперебой заговорили.

—Пустая затея.

—А нашу пещеру как-то же выдолбили?

—Сколько лет ее долбили?

—Сколько ни долбили, но все же выдолбили.

—А если ломом или киркой попробовать?

—Была бы это пенка на молоке— с удовольствием попробовал бы.

—Нет, серьезно. Пусть это будет не так быстро, как в мягкой земле, но, может, что и получится.

И мнения, как это часто бывает, разделились. Одни считали, что отрыть траншею в каменной тверди в принципе можно, но на это уйдет очень много времени. Другие доказывали, что сделать что-либо своими силами практически невозможно, лучше ограничиться малым: выдолбить по небольшому углублению для каждого бойца, и дело с концом. Долго спорили, а потом все же решили: начинать нужно с простого— затребовать ломы, кирки и лопаты.

—Ну что, вроде бы все?— спросил Лев Яковлевич.

Я подождал, пока соберутся все вместе, и сказал:

—Тут у меня еще один вопросик есть. Деликатный, правда.

—Тоди пишлы до рации. Хай и Мыхась послухае,— предложил Музыченко.

Быстро спустились вниз. Лученок сосредоточенно прослушивал эфир.

—Вы помните, как в первый день к нам попала Маринка?— начал я, усаживаясь возле Лученка.— Так вот, наш командир посоветовал тогда побывать в ее школе и познакомиться с классом. Я был у них и пообещал обучить школьников радиоделу. Теперь возникает вопрос, как это лучше сделать,— я ожидал, что сейчас посыпятся различные предложения, но, вопреки этому, встретил отчужденное молчание.— Ну что, ребята, это ж такое интересное дело. Что ж вы молчите?

—А что говорить-то, если все сделали сами. Нас даже не спросили,— сказал Звягинцев.

—Нас мов и нэма,— добавил Музыченко.

—Няемка,— высказал свое мнение и Лученок. И хотя никто этого слова до сих пор не слышал, смысл его для всех был понятен.

Я почувствовал, что собрание, так, казалось, хорошо начавшееся, пошло «под откос». «Ну пусть Демидченко мог рубануть с плеча,— подумал я,— но ты? Куда же ты смотрел? Даже Звягинцев и тот, наверное, понял бы, что так поступать нельзя». Вновь наступило молчание. «Что же делать?— мысленно спрашивал я себя.— Отказаться от всего этого, и дело с концом. Комсорг называется. Хотя какой ты комсорг? Так, одно название». Молчание затягивалось и становилось мучительно неприятным.

—Вот что, ребята, занимайтесь этим сами,— рубанул я с плеча, хотя и понимал, что винить в этом, кроме самого себя, некого.

—Ты, Мыколо, нэ гарячысь,— взял слово Музыченко.— Ну выйшла промашка. Так у кого йих нэ бува? Справа нэ в цьому, а в другому: щоб ты своечасово зрозумив свою помылку. Гадаю, що и вси товариши такойи ж думкы.

—Музыченко тут щокав-щокав, но сказал правильно,— сказал Танчук.— А то что ж получается? Нагорный наобещал девочкам золотые горы.

—Какие золотые горы?

—Так это ж я к примеру. Ну что за обидчивый народ пошел. Так вот. А мы возьмем и откажемся. Что о нас могут подумать? «Несерьезные ребята,— скажут,— в этом военном экипаже». А разве ж можно допустить, чтоб о нас такое говорили? Никак невозможно. Мне очень даже, может быть, нравится шефская работа. Так что есть предложение поддержать это дело. А для Нагорного— урок.

—Правильно,— согласились остальные.

—Ну что ж, спасибо, если так,— поблагодарил я товарищей.

Когда все разошлись, я подошел к Лученку и составил радиограмму с просьбой к Демидченко раздобыть саперный инструмент.

—А дзе подпис?

—Подписать придется тебе, Михась.

—Чаму?

—Ведаеш, есть такая рэч— парадок,— научился я у Лученка.— Ты за командира?

—Я.

—Вось ты и падписвай,— я не стал говорить Михасю, что если радиограмма уйдет за моей подписью, то Демидченко сделает все наоборот, и у нас не будет тогда ни лома, ни кирки, ни даже лопаты.

—А ты ведаеш,— ответил Лученок,— у тябе нядрэнна атрымливаецца, маеш талент на мовы.

—Дараженьки мой Михась! Брось острить, как говорил наш преподаватель немецкого языка Александр Карлович Венгеровский.

—Микола! Ты ведаеш нямецкую мову?

—А что тут удивительного? Ты тоже, наверное, изучал немецкий язык?

—Вучыв, але зараз ни халеры ужо не памятаю.

—Не упражняешься, поэтому и забыл.

Под вечер, когда я уже нес вахту, была получена радиограмма: «Встречайте груз». Как мне хотелось самому побежать навстречу нашему командиру. Я даже попросил Михася подежурить за меня. Но он ответил:

—Я таксама хачу размяцца.

Через полчаса показались Демидченко и помогавшие ему нести груз Лученок и Музыченко.

—На кой леший вам понадобились лом и кирка?— спросил Демидченко.— Ну лопата— куда ни шло. А эти?

—Не спяшай, таварыш камандзир,— ответил ему Лученок.— Усё па парадку. Мы тут таксама не сидзели, злажывшы руки.

На следующий день после завтрака я, вооружившись ломом, киркой и лопатой, с нетерпением принялся за расчистку северного края площадки. В этом месте горная порода осыпалась так, что нанос из мелких камней и пыли доходил почти до середины площадки. Признаться, я тоже не был уверен, что что-нибудь удастся сделать. Однако отступать от принятого решения, отказаться от попытки хотя бы определить, какие трудности нас ожидают, уже нельзя было. Мне каза­лось, что осыпь породы удалить будет легко. Но не тут-то было. Пыль, дожди, время так сцементировали эту массу, что теперь она представляла собою почти монолитный пласт. Первое слово лопате— подобрать мелкие камешки, рассыпавшиеся по площадке, и определить начало пласта. Это— легкое дело, которое удалось закончить за какие-нибудь пять минут. Но и этого оказалось достаточно, чтобы длина площадки увеличилась метра на три. Дальше уже пошел пласт, с которым лопата справиться не могла. Он был похож на кромку речного льда, подмытого и истонченного со стороны берега. Я обнаружил любопытную вещь: эти края легче откалывать, загоняя лом между скрытой поверхностью площадки и нижней частью пласта, чем долбить его тем же ломом сверху. С помощью таких приемов мне удавалось откалывать большие плоские куски. Вскоре я отвоевал таким путем дополнительных метров пять площадки.

Подошел Сугако. Заложив большие пальцы рук за флотский ремень, он молчаливо наблюдал за моей работой. Если бы у меня ничего не получалось, он, наверное, прошел бы мимо. Но, видя, с каким упорством и злостью я расчищаю площадку, а главное— что наносная порода мне все-таки поддается, он остановился. А может, его заинтересовало другое— приемы, с помощью которых я справляюсь с породой.

—Что, Лефер, одолеем мы эту скалу или нет?— спросил я Сугако, вытирая полой рабочей блузы вспотевший лоб. С легкой руки Льва Яковлевича Сугако мы звали не Елевферием, а на французский манер— Лефером.