Тахир Шах - Год в Касабланке

Считаю своим долгом выразить благодарность трем женщинам, без которых не было бы этой книги.

Элизабет, чье великодушие просто невероятно.

Эмме, которая так много для меня значит.

И моей любимой жене Рашане, которая смело идет навстречу неизвестному.

Спокойствие сумерек таило в себе какую-то грусть. Кафе было битком набито угрюмыми мужчинами в рубахах до пят. Они потягивали черный кофе и курили темный табак. Официант петлял между столами, балансируя на кончиках пальцев подносом, на котором чудом держался стакан. И вот настал момент, когда день перешел в ночь. Посетители глубоко затягивались дымом сигарет, кашляли и смотрели на улицу. Некоторые из них выглядели озабоченно, другие дремали или просто сидели молча. Каждый вечер подобный ритуал совершается по всему Марокко, пустынному королевству на северо-западе Африки, притулившемуся к берегу Атлантики. Но стоило только остаткам солнечного света рассеяться полностью, как кафе вновь загомонило, гул голосов посетителей отчетливо пробивался сквозь шум проезжавших мимо автомобилей.

Это кафе на окраине Касабланки показалось мне загадочным местом, обладавшим душой и таившим в себе какую-то опасность. Было ощущение, что здесь обрывались защитные сети, что любой заходивший в него человек переступал черту безопасности, границу реального мира. А ведь мне хотелось не просто посетить этот город, но и жить в нем.

Моя жена Рашана, бывшая тогда беременной, возражала против этой затеи с самого начала. Особенно после того, как я принялся рассуждать о своей потребности в неопределенности и опасности. Рашана считала, что нашей дочурке нужен безопасный дом, что ее спокойному детству вовсе ни к чему экзотические декорации. Я принялся уговаривать жену, суля ей повара, горничную, толпу нянек и много солнца — бесконечного восхитительного солнца. После того как восемь лет назад Рашана переехала из Индии в Англию, ей, наверное, ни разу не удалось увидеть солнце в тусклом сером лондонском небе. Бедняжка уже почти забыла, как оно выглядит. Я напомнил ей о том, чего нам так не хватало. И рисовал самые соблазнительные картины: яркий солнечный свет, по утрам пробивающийся сквозь занавески спальни, гудение шмелей в кустах жимолости, густые ароматы узких улочек, где на прилавках выставлено разноцветье приправ — сладкого перца, куркумы, корицы, зиры и шамбалы. И все это в стране, где семейный уклад до сих пор остается основой жизни, где традиции не отступают и где дети, подрастая, понимают, что такое честь, гордость и уважение.

Я устал от нашего жалкого существования, устал от крохотной квартирки, сквозь тонкие, как бумага, стены которой постоянно были слышны крики и ссоры соседей. Мне хотелось спрятаться в большом доме, в котором, как в сказках «Тысячи и одной ночи», были бы арки и колоннады, высокие двери, вырезанные из ароматного кедра, внутренние дворики с укрытыми от посторонних взглядов садами, конюшня и фонтаны, фруктовые деревья и много-много комнат.

Но каждому, кто хоть однажды пытался покинуть сырые английские берега, необходимо найти в качестве оправдания массу уважительных причин. Меня всегда удивляло, как первым колонистам, отправившимся на «Мейфлауэре» покорять Северную Америку, вообще удалось отплыть куда-то. Друзья и родственники всегда относились к людям, желавшим уехать из Англии, как к сумасшедшим. И я тоже не был исключением. Сначала мои планы покинуть страну были просто осмеяны, а уж когда до окружающих дошло, что я собираюсь не в привычные для убежища места — на юг Франции или в Испанию, — они перешли к активным нападкам. Чего только мне не пришлось выслушать: и что я напрочь лишен чувства ответственности, и что я негодный отец, и что я мечтатель, все прожекты которого обречены на неудачу.

На меня усиленно давили, желая, чтобы я оставил свою мечту. Давление это оказалось настолько сильным, что я чуть было не отступил. Но как-то унылым зимним утром я проходил мимо толпы, собравшейся на одной из центральных улиц Лондона. В центре ее полицейские прижали к земле пожилого мужчину. Он был одет как деловой человек — отутюженная белая рубашка, шелковый галстук, костюм-тройка с пышной красной гвоздикой в петлице. Выказывая свою эксцентричность весьма странным образом, он снял брюки и надел на голову трусы. Полицейские, не удивляясь ничему, старательно пытались застегнуть наручники на его руках, заведенных за спину. Стоявшая рядом молодая женщина визжала, требуя у представителей власти запереть «безумца».

После того как возмутителя спокойствия затолкали в бронированный полицейский фургон, он обернулся и прокричал:

— Не тратьте понапрасну свою жизнь, подражая другим! Будьте самими собой! Стремитесь к своей мечте!

Стальные двери захлопнулись, машина быстро уехала, толпа разошлась. А я остался. Я стоял и размышлял об увиденном, задетый за живое словами этого якобы безумца. А ведь он был прав. Мы живем в обществе подражателей, зашоренных островным менталитетом. И именно тогда я пообещал себе, что впредь не стану следовать тому, что ожидают от меня другие люди. Я рискну всем и покину остров, и увезу свою семью. Вместе мы станем искать свободу и страну, живя в которой сможем быть самими собой.

Вечернее движение в Касабланке настолько напряженно, что это не идет в сравнение ни с каким другим городом. Но такого безумия, как тогда, в тот памятный день поздней весной, когда я приобрел Дом Калифа, не было никогда. Помните, я просидел в этом кафе целый день в ожидании встречи с нотариусом. Он назначил мне ее у себя в конторе в восемь вечера. Без пяти восемь я положил монету на стол, вышел из кафе и пересек улицу. Я прошел мимо гостиницы со стеклянным фасадом, по углам которого гордо возвышались финиковые пальмы. Рядом с гостиницей стоял пустой туристский автобус, а за ним — пара тележек, запряженных ослами и доверху нагруженных перезрелыми фруктами. В следующий момент я уже поднимался по изогнутой лестнице обветшалого здания в стиле ар-деко. Я постучал в дубовую дверь на четвертом этаже. Нотариус открыл ее, сухо поприветствовал меня и проводил в свой кабинет.

На столе лежал официального вида документ на арабском языке. Нотариус сказал, чтобы я прочел его.

— Я не знаю арабского.