Александр Елисеев - На берегу Красного моря

— Мудрый шейхъ, — вдругъ произнесъ онъ, обращаясь въ предводителю съ ятаганомъ въ рукѣ,— московъ-паша не волкъ и не гіена; онъ не боится арабовъ. Его спутники также. Ихъ чудныя малыя ружья (такъ называютъ арабы револьверы) посѣютъ много смерти между сынами пустыни, и московскій паша найдетъ себѣ дорогу по трупамъ своихъ враговъ… Но ты, шейхъ, если и избѣгнешь смерти отъ руки москова-паши, то не уйдешь отъ его мести… Твоя голова будетъ сушиться на солнцѣ {Рашидъ разумѣлъ здѣсь египетскій способъ казни грабителей, которыхъ отрубленныя головы вывѣшивались на воротахъ городовъ, пока не истлѣвали совершенно.}, чтобы всѣ знали, что московъ шутить не любитъ. Рашидъ замолчалъ и вынулъ револьверъ, хладнокровно взводя его курокъ; всѣ мы послѣдовали его примѣру; передъ строемъ арабовъ, склонившихъ свои копья, какъ бы по данному сигналу, затрещали взводы восьми револьверовъ… Шейхъ, испуганный зловѣщимъ трескомъ страшнаго, въ понятіи арабовъ, оружія, невольно отступилъ, весь строй арабовъ осадилъ верблюдовъ также.

Юза крикнулъ на нашихъ верблюдовъ, и мы приблизились снова къ арабамъ, которые изумленно смотрѣли на насъ, не зная, что предпринять.

— А чтобы тебѣ, старый шейхъ, не дожидаться долго, — прибавилъ энергически Рашидъ, видя смущеніе арабовъ, — я отрублю тебѣ голову сейчасъ, какъ мнѣ приказываетъ московскій паша. — Съ этими словами онъ взмахнулъ надъ головою шейха ятаганомъ, но старый арабъ ловко увернулся. Я трепеталъ на эту отчаянную выходку Рашида, думая, что еще секунда, и мы будемъ разорваны оскорбленною толпою арабовъ, но эта выходка и спасла насъ. Старый шейхъ просилъ пощады, какъ ни въ чемъ не бывало. Рашидъ соскочилъ съ верблюда, взялъ за поводъ его и повелъ прямо на полукругъ арабскаго строя. Цѣпь разступилась съ удивительною быстротою и пропустила насъ, все еще державшихъ револьверы на готовѣ. Я видѣлъ, что насъ провожали свирѣпые взгляды, горѣвшіе изъ-подъ черныхъ рѣсницъ дикарей, видѣлъ какъ судорожно нѣсколько рукъ схватывалось за копья и за ручки ятагановъ, слышалъ скрежетаніе зубовъ шейха и лязгъ бряцающаго оружія, но никто изъ враговъ нашихъ не шелохнулся, чтобы погрозить намъ даже однимъ жестомъ, — такъ велико было обаяніе револьверовъ въ Синайской пустынѣ, и такъ дѣйствительна была рѣшимость четырехъ человѣкъ, очертя голову, бросившихся на проломъ. Мы не гнали верблюдовъ, но они сами, какъ бы чуя опасность, которую едва миновали ихъ хозяева, удвоили шаги. Долго еще мы шли, озираясь на черную группу людей и верблюдовъ, которая оставалась неподвижною, по крайней мѣрѣ, впродолженіе получаса, пока наконецъ не двинулась по берегу по направленію къ Эль-Тапсу и не скрылась на береговомъ изгибѣ. Мы избавились еще отъ одной опасности и благодарили Провидѣніе, давшее возможность намъ такъ счастливо и такъ славно пробиться черезъ толпу дикихъ сыновъ пустыни. Героемъ дня былъ Рашидъ, и всѣ ему отдавали должную дань благодарности; даже соперникъ его Ахмедъ, увидавъ, что арабы удалились, произнесъ отъ души: — У Рашида храброе сердце, онъ хорошій другъ, эффенди. — Не много было сказано въ этихъ словахъ, но я замѣтилъ, что для Рашида эта похвала соперника стоила всѣхъ моихъ благодарностей, исключая, разумѣется, денежныхъ.

Эту ночь мы провели на самомъ берегу моря, рѣшившись караулить по очереди свой ночлегъ, такъ какъ не могли еще успокоиться вполнѣ на счетъ безопасности со стороны арабовъ, которые во всякомъ случаѣ находились недалеко отъ васъ. Несмотря на значительную усталость и изнеможеніе, я долго не могъ уснуть подъ подавлявщими впечатлѣніями дня и въ раздумьяхъ о предстоящемъ пути. Только бы добраться до Акабы, думалось мнѣ; дальше не простирались мои горячія желанія, но до нея, кажется, намъ не дойти… Недалекій вой гіены прервалъ мои размышленія. Отъ него повеселѣло на моей душѣ. Въ мертвой пустынѣ мы не слышали гіены впродолженіе многихъ ночей; онѣ воютъ недалеко отъ жилыхъ или, по крайней мѣрѣ, не мертвыхъ мѣстъ. Это размышленіе ободрило меня настолько, что я съ наслажденіемъ засыпалъ теперь подъ отвратительный стонъ гіены, когда прежде дрожалъ отъ одного вида этого трупнаго животнаго.

Когда я проснулся, Юза показывалъ уже мнѣ на бѣлѣвшую точку на горизонтѣ, которая выдѣлялась рельефно на голубой дымкѣ дали въ лучахъ восходящаго солнца… То была Акаба! По Красному морю виднѣлось два или три паруса, спѣшившіе въ единственному населенному пункту Акабинскаго залива, откуда-то донесся отдаленный выстрѣлъ ружья. Черезъ нѣсколько времени мы уже различили купы финиковыхъ пальмъ, первыхъ въ пустынѣ послѣ Синая, которыя помахивали своими верхушками надъ бѣлыми квадратными домиками бѣднаго арабскаго городишка. Еще часа полтора, и мы будемъ у воротъ Акабы; двѣ четверти пути по пустынѣ уже сдѣлано, остается на Акабою еще двѣ, а съ ними еще много горя и лишенія, но о нихъ ни пока говорить не будемъ. Я забылъ уже все претерпѣнное, радуясь, что прошелъ весь Синайскій полуостровъ при такихъ условіяхъ, въ какихъ не проходилъ ни одинъ путешественникъ; безъ всякихъ денежныхъ средствъ, самъ-четверть, безъ запаса провизіи, въ самое трудное время года, побывавъ даже тамъ, гдѣ не ступала нога европейца, и поплатившись за все это только двумя солнечными ударами и рядомъ лишеній, которыя теперь были забыты, едва показались пальмы Акабы.

А. Елисѣевъ.