Гавриил Давыдов - Двукратное путешествие в Америку морских офицеров Хвостова и Давыдова, писанное сим последним

Наконец, думаю, читатель не поставит в излишнее присовокупление, когда я, для сохранения памяти о сих двух весьма известных мне мореплавателях, чистосердечно опишу здесь нравы их и свойства:

Хвостов соединял в душе своей две противности: кротость агнца и пылкость льва. Дома он был самый почтительнейший сын к отцу и матери, не отстававший от них ни на минуту во время их огорчения или болезни, и готовый всем для них жертвовать. К родным и друзьям своим имел чрезвычайную привязанность. Он рад был умереть за друга, хотя бы тот и не ответствовал ему равными чувствами, но которого он единожды полюбил и с ним свыкся. В беседах с приятелями любил разговаривать и спорит, но при всем том был смирен до крайности, так что переносил иногда обидные слова разгорячившихся в споре, и никогда за то не вступался. Однако все знали его неустрашимость, и самые сильные и отважнейшие из сотоварищей его, столь страшные для других, хотя и чувствовали превосходство сил своих пред ним (ибо он был среднего роста и посредственной силы), но при малейшем в нем воспалении гнева, уступая твердости духа его и ничем неустрашимой храбрости, не смели его раздражать. К начальникам и высшим себя был он почтителен и покорен; однако же, где должно было, говаривал без дерзости, но благородно и смело. Ко всем посторонним был чрезвычайно услужлив, к бедным же и нуждающимся так жалостлив, что часто последнее, что у себя имел, отдавал им. Таков был он дома и в обществах; но на поприще трудов, или на поле брани, где общая польза налагала на него долг жертвовать собою, или слава обещала его украсить лаврами, там душа его возгоралась таким пламенем, которого ничто не могло погасить Чем больше предстояло препятствий, тем больше рождалось в нем рвения к преодолению оных, и чем страшнее возрастала опасность, тем дерзностнее шел он против нее. С храбростью его одна только скромность могла равняться никто не слыхал, что в он когда похвастал, или бы заговорил о своих подвигах. Охотно превозносил дела других, во о своих всегда молчал. Никакие по службе огорчения не в состоянии были отвратить его от оной, или погасить в нем ревность Отважные предприятия, странствования по краям света, военные действия, были пищею его души. Там он блистал, как некое светило, между тем как в обыкновенной жизни был обыкновенный человек. Но при всей пылкости своей и бранном духе имел мягкое и чувствительное сердце- Очевидные свидетели рассказывали о нем следующее: в сражении при острове Тевсало отряжен он был с некоторым числом лодок для встречи идущего на них неприятеля. Уже они сближались и были один от другого не далее, как на два пушечных выстрела. Он с обыкновенною бодростью, какую всегда привыкли в нем видеть распоряжался и приготовлялся к бою. В самое сие время привозят к нему от матери письмо, в котором она умоляет его помнить о ней и беречь жизнь свою Он — читает письмо и плачет. Бывшие на лодке с ним люди, увидев его в сем состоянии удивились и оробели. Но они не долго видели над ним сие торжество природы, сие умиление и слезы: первая неприятельская пушка возвращает ему весь прежний огонь: кров в нем закипела, глаза его засверкали, голос возвысился, и во все время сражения был он всегда там, где брань больше свирепствовала. Также один из служивших с ним подчиненных его рассказывал мне, что в покоренных оружием местах, главное попечение его было наблюдать, чтоб жители того края не потерпели каких обид и насилий от победителей. Случалось, что ночью, или из до<���вольно отдаленных мест, присылали к нему просить о защите, и он никогда не ленился сам ходить туда, дабы разобрать жалобы и сделать справедливое удовлетворение. Он умер на тридцать четвертом году от рождения своего, то есть далеко не достигнув еще тех лет, в которых Куки и Нельсоны приобрели бессмертную славу. Какая великая надежда в нем погибла!

Давыдов (Гаврило Иванович), сочинитель сего путешествия, воспитан в Морском Кадетском Корпусе, и в 1798 году произведен в офицеры Он в самой юности отличался не только особенною остротою, но и чрезвычайным прилежанием; приобрел немалые знания в математических и словесных науках, почему из представленных в том году к производству в Офицеры пятидесяти или шестидесяти человек найден по достоинству первым. Он был довольно высокого роста строен телом, хорош лицом, и приятен в обхождении. Предприимчив, решителен и смел. Нравом вспыльчивее и горячее Хвостова, но уступал ему в твердости и мужестве. Он одарен был живостью воображения и здравым рассудком, имел острый и примечательный ум; много читал, любил увеселения, беседы и общества, однако же охотно оставлял их для понесения трудов и подвигов, не устранялся от забав и гуляний, однако же находил время упражняться и писать дельное и шуточное. Читатель может из сего сочиненного им путешествия судить о сведениях его и дарованиях в словесности. Он был четырьмя или пятью годами моложе Хвостова Знакомство и связь их утвердились с того времени, как они в первый раз поехали в Америку. Давыдов в первое путешествие по выезде из Петербурга писал к своим приятелям.

Когда после прощального ужина мы расстались, вы возвратились домой, a мы поехали Бог знает куда и Бог знает покуда, признаюсь, что как мы двое очутились в кибитке, я рыдал и утопал в горестных мыслях. В самое то время взглянул я на Николая (так всегда называл он Хвостова), и увидев, что он старается скрыть свой чувствования, может быть для того, что в меня больше не растревожить, я пожал у него руку и сказал — y нас теперь осталась одна надежда друг на друга. Тут поклялись мы в вечной дружбе. После сего я сделался гораздо спокойнее, и мы доехали молча до Ижоры.

С сего времени никогда уже они не разлучались, и самую смерть вкусили вместе. Печальный конец их оплакан был, следующими стихами.