Сергей Марков - Юконский ворон

Отец Яков жил в верхнем этаже дома, внизу помещались больница и аптека. Загоскин, гуляя по крепости, увидел голову отца Якова в окне: он любовался сценой изгнания любителей рома из больницы.

— Благословен грядый во имя господне! — воскликнул отец Яков, заметив Загоскина. — Заходи, Лаврентий Алексеевич, не стесняйся!

Священник встретил гостя на пороге. Отец Яков был небольшого роста; седые волосы, заплетенные в косу, голубая рубаха в белую горошину, черная жилетка, гусиное перо за ухом — таким он предстал перед гостем.

— Да к руке можешь не подходить — благословлять не буду, сейчас я в домашнем виде! — благодушно сказал священник. — Вот так лучше. — Он сжал сухой маленькой рукой большую ладонь Загоскина. — Садись. Сейчас — я только до точки допишу… — Он вытащил из-за уха перо и сел за стол. — Погляди пока книги.

Загоскин придвинул к себе стопку книг. Это были новинки последних лет.

«Указатель пути в царствие небесное; поучение на алеутско-лисьевском языке», — прочел Загоскин и улыбнулся.

— Занятный путеводитель у вас, отец Яков.

— Ну, ты у нас афей известный, — откликнулся священник, поскрипывая пером. — Рассеиваем мрак идолопоклонства, несем свет истинной веры грубым дикарям.

— И воссиял свет невечерний на Алеутских островах, — с чувством произнес отец Яков. — Это сложено в честь нашего преосвященного, но как бы про всех нас, здешних духовных…

Остальные книги были все в том же роде: краткий катехизис на алеутском языке, извлечения из священной истории, молитвы, переведенные на туземные наречия.

— Готово! — сказал отец Яков, вытер тряпочкой гусиное перо и отодвинул бумаги. — Теперь мы за твой приезд можем выпить. Давай по-холостяцки здесь соберем, не будем попадью мою беспокоить. Я сейчас…

Вскоре отец Яков восседал рядом с Загоскиным за большим столом посреди кабинета.

— У нас в семинарии эти дела выходили покрепче, пожалуй, чем у вас во флоте, — говорил отец Яков, показывая на ромовую бутылку. — А ну, давай за его величество короля гавайского Томеомео Третьего! Пьем от его щедрот. Лекарь внизу, поди, от зависти зубами щелкает — мало ему досталось. Ну, а нам-то уж — в первую очередь. Ну и ром — затылок ломит! Знаешь, что я сейчас делал? — оживился священник. — Рождественский тропарь на колошенский язык перевел.

Загоскин даже стакан поставил обратно на стол от изумления.

— Это вы серьезно, отец Яков?

— А как же. Хочешь, прочту? Хотя подождем. Трудно только: «волхвов» никак не переведешь, нет у колошей такого понятия — «волхвы». Ну и пришлось строчку пустую оставить — потом додумаю.

— Вы меня извините, дело не мое, — резко сказал Загоскин, — но прежде чем индейцам преподносить рождественский тропарь, им бы хоть муки да других каких припасов дать. Да не только индейцы! Лукин и Глазунов без хлеба сидят.

— Э, что ты ноешь, Лавруша! — И отец Яков, уже захмелевший, погрозил пальцем. — Это — чистое афейство, и — хуже того — повторяешь ты аббата Рейналя. Вон он, голубчик, у меня направо на полке стоит, перевод Городчаницова. А сей Рейналь, если ты хочешь знать, опаснее Вольтера. Вот ты каких мыслей набрался… «Философическая и политическая история о заведении и коммерции европейцев в обеих Индиях, сочиненная аббатом Рейналем», — прочел священник наизусть название книги. — Смотри у меня! Ты и у святого причастия не бывал, хотя трудно с тебя взыскать — ты все бродил где-то.

— Не мог же я у Лукина причащаться, батюшка, сами посудите, — улыбнулся Загоскин. — Кстати, послушайте как он там эскимосов крестит. — Он вытащил из кармана малиновые святцы.

— Ты к вопросам веры с усмешкой относишься, — сердито сказал отец Яков. — Ничего смешного тут нет. Лукин — достойнейший ревнитель христианства на Аляске.

— А вы послушайте, что ваш достойный ревнитель творит. — И Загоскин рассказал всю историю с именами, которых нет в святцах.

Священник задумался. Он. Видимо, не знал, что ему делать — улыбаться или сохранять суровый вид до конца.

— Лукин это из ревности к вере сделал, — назидательно сказал отец Яков. — Но не совсем складно получилось, конечно.

— А я их взял и перекрестил всех, — весело сказал Загоскин и налил себе рому.

— Как так? — опешил священник.

— В троицын день… Всех до единого. Если хотите — я вам рапорт составлю. Вот имена их новые записаны.

— Какое ты право имел на это?

— Такое же, какое и Лукин…

— Лукин, Лукин… Он к принятию священного сана давно готовится — всей жизнью своей, подвижничеством. Он, яко Стефан Пермский и иные смиренные проповедники первые, варваров просвещает.

— Вот вам и подвижник, а натворил дел! Просветил, нечего сказать…

— Он от чистого сердца, а ты от афейского духа… Ну ладно, не будем ссориться. Чем же мне волхвов заменить?.. Шаманами нельзя — будет великий соблазн. С именами, которые Лукин дал, получается действительно неудобно. Хоть и родословная Иисуса, а имена-то все языческие. Кускоквим считается как бы в моем приходе, и вдруг там обнаруживается вроде ереси. И святейший синод сможет сказать: где ты, отец Яков, был?.. Кабы не в моем приходе, так пусть Лукин Иродами и Иудами всех подряд бы называл… Давай, сын мой, еще выпьем…

Гавайский ром ударил им в голову. Комната плыла в глазах Загоскина. Отец Яков без умолку говорил. Он рассказал о приезде в Ново-Архангельск директора Меховой компании Гудзонова залива, о продаже форта Росс в Калифорнии какому-то капитану Саттеру, о последних изобретениях преосвященного… Когда у отца Якова стал заплетаться язык, он вдруг стал обидчивым и подозрительным.

— Ты что думаешь, Лавруша, я пьян? Хочешь, я тебе без запинки «Отче наш» по-индейски прочту?.. Аиш аагй, кусу Тыкик снатыгиа укатуванн исагп… Аиш… аиш… Нет, не аиш… Антенкаты… етуккасты… Погоди… Аиш… Пей за короля гавайского! Он там у себя конституцию ввел… Пей, Лаврентий-вольнодумец! Поможешь мне тропари и кондаки на кенайское наречие перевесть. А не переведешь — никогда тебя не выручу. Ты на себя и так гнев правителя навлек.

Захмелевший священник подошел к письменному столу и вынул из оловянного стакана пук гусиных перьев.

— Я сейчас индейца изображу, — забормотал он, втыкая концы перьев в свою косу. — Теперь я не священнослужитель, а колошенский тойон. И синода я не боюсь. Синод в Санкт-Петербурге, а здесь Российско-Американские владения — руки коротки! — засмеялся отец Яков, подходя к окну.

— Батюшка, постыдитесь! Вас с улицы увидят!

— Ну и пусть все видят! Пусть видят, как я здесь мучаюсь с волхвами всю жизнь, и никто мне спасибо не скажет. В России я теперь бы уже академиком был. Не забудь — с митрополитом Евгением мы старые товарищи, однокашники…

Потом отец Яков стал капать на подоконник ром, объясняя, что колибри будто бы очень его любят. Затем мысли и слова его стали путаться. О чем он только не бормотал! Он, отец Яков, скоро причислит к лику святых покойного монаха Ювеналия; преосвященный изобрел вечный двигатель; король гавайский собирается принять православие и пригласить для обряда крещения отца Якова; на индейский язык надо перевести всю Библию целиком, и Загоскин должен помочь в этом отцу Якову — их за такой подвиг наградят: отца Якова — наперсным крестом с бриллиантами, а Загоскина — орденскими знаками Владимира 1-й степени.