Жак-Ив Кусто - Живое море

Вот появился в дверях Тазиев. Он важно шагнул через порог — прямо в лужицу подливки! Одновременно судно накренилось на левый борт, и мы увидели, как некое тело, прокатившись по полу, вылетело в противоположную дверь, которая тут же захлопнулась. Вулканолог вошел снова, уже не столь чинно, но он по-прежнему, увы, ступал не в лад с качкой. Его швырнуло на Нивелло, тот слетел со стула, и вдвоем они сшибли еще шестерых. Человеческая лавина обрушилась на правую переборку. Мы стонали от злорадного хохота.

Такие чаплинские импровизации не раз оживляли трапезы на «Калипсо». Только кок Анен никогда не терял равновесия и неизменно выдавал великолепные блюда из бездонных котлов.

В ту бурную ночь мы прошли над самой глубокой точкой Средиземного моря, Матапанской впадиной, с отметкой 14 500 футов. Эхолот Симоны показал 16 500. Трудно было поверить, что наши предшественники ошиблись на две тысячи футов, но, вернувшись потом на то же место, мы убедились в точности ее промера.

К утру нос корабля обнажался в ложбинах между волнами до противокачечных килей, врезаясь в гребни подводной обсерваторией. Я побаивался за нашу камеру.

Но на то и испытание, чтобы узнать, что по силам «Калипсо». И мы продолжали идти крейсерской скоростью. Из машинного отделения позвонил Монтюпе:

— Засоряются нефтепроводы и фильтры. Наверное, в цистернах накопилась грязь, а качка ее растрясла.

— Как хочешь, а моторы чтоб работали, — ответил я. Ветер не унимался, «Калипсо» проваливалась в двадцатифутовые ложбины. Снова звонок. Монтюпе докладывает:

— Нефтяной насос отказал. Придется включать моторы поочередно.

— Только не давай им обоим заглохнуть, сам видишь, какое волнение, — сказал я. — С одним мотором нам несладко придется…

Я еще плохо знал «Калипсо» и считал наше положение серьезным.

Нельзя допустить, чтобы нас развернуло бортом к волне. На тот случай, если откажут оба мотора, я попросил Саута вызвать всех наверх и приготовить аварийный плавучий якорь — ляжем в дрейф. А зеленые гребни уже захлестывали главную палубу. На прыгающей корме Саут, Дюма, Бельтран и двое ученых — Гюстав Шербонье и Нестеров — принялись мастерить из тяжелоге> спасательного плота, досок и рангоута плавучий якорь. Работа шла медленно, ведь надо было помнить о старом правиле: «Одной рукой работай, другой держись».

Стали оба мотора.

А плавучий якорь еще не готов. Теперь мы беспомощны. Сейчас судно развернет, и начнется… «Калипсо» стала принимать волны с борта. Я крикнул бригаде Саута, чтобы немедленно всё бросили и получше держались. Глядя, как на нас наступают валы, каждый искал, за что бы покрепче уцепиться. Чудовищная волна накренила «Калипсо» на 45 градусов. Судно отряхнулось от воды и легко выпрямилось. Одни за другим катили могучие валы. Всякий раз «Калипсо» шутя выравнивалась. Мы с капитаном улыбнулись друг другу.

— Ей все нипочем! — крикнул Саут.

«Калипсо» дрейфовала так, что сама себе создала защитную зону. С удивлением и гордостью мы с Саутом любовались тем, как она выдерживает испытание штормом. При малом волнении наше судно развивало неприятную качку, зато легко справлялось с большими валами. Возможно, то, что мы убрали с главной палубы тяжелый груз — орудия и траловую лебедку, улучшило мореходные качества «Калипсо». Монтюпе и Леандри выходили один мотор и поддерживали в нем жизнь, пока Крит не заслонил нас от ветра.

Вошли в Суэцкий канал; наши механики работали как звери, прочищая нефтяные насосы. В Суэце мы с Дюма отправились навестить французского консула. Возвращаясь от него на судно, издали приметили встревоженные лица. Монтюпе лежал навзничь на столе кают-компании без сознания. Наш доблестный старший механик до того замотался на работе, что не заметил, как рукав комбинезона захватила шпонка на валу генератора. На его правой руке зияла длинная рана. Нивелло, усыпив Монтюпе, проверял, прежде чем зашивать рану, не пострадал ли лучевой нерв. Симона раздвинула края раны двумя вилками.

— Но ведь у нас же есть полный набор хирургических инструментов! — воскликнул я.

— Мы не могли до них докопаться, я прокипятила вилки, — ответила она.

Нивелло решил, что нерв еще оживет. Монтюпе проснулся так же, как и заснул, — без единого стона. Его заботило только одно: не задержал ли он плавание.

Первое знакомство со знаменитым Красным морем разочаровало нас, в Суэцком заливе вода была мутной и беспокойной. Я зяб от норд-веста и спрашивал себя, уж не очередной ли это миф — все, что нам говорили о чистых, теплых красноморских водах. А проснувшись на следующий день в проливе Губаль, мы увидели кругом прозрачную глубокую синеву. Слева, вдали, на фоне розового неба багровело пятнышко — гора Синай.

«Калипсо» дебютировала в коралловом раю, куда ей в последующие годы предстояло возвращаться вновь и вновь.

Красное мере волновало мое воображение еще в юности, когда я зачитывался книгами Анри де Монфреда о ловцах жемчуга, пиратах, рабах и контрабандистах. Этот узкий глубокий водоем, с которым связано столько библейских мифов, кишит морскими организмами и коварными рифами. И его окаймляют самые негостеприимные в мире берега. Официальные лоции Красного моря оказались куда более захватывающим чтением, чем повести Монфреда со всеми их страхами. Наши навигационные справочники советовали не сходить на берег; исключение делалось лишь для нескольких портов. Правда, у одного залива на карте было написано: «Здесь местные жители более приветливы», но эта пометка только усиливала впечатление, что нужно быть очень осторожным.

Мы вели «Калипсо» по главной трассе, будто по рельсам, в одном ряду с другими кораблями. Преобладали могучие нефтевозы; одним курсом с нами шли пустые танкеры, а на север, навстречу нам — предельно нагруженные ископаемым горючим, предназначенным для другого полушария. На полторы тысячи миль протянулись вереницы кораблей, и Красное море казалось продолжением Суэцкого канала. Наша «Калипсо» была словно мотороллер в потоке огромных автоцистерн. Ночью мы удваивали число вахтенных: надо было уступать дорогу великанам, которые шли напролом, ни на румб не меняя курса. Высоко в воздухе, сияя огнями, скользили мимо целые города, возведенные на цистернах с нефтью.

Мы охотно свернули бы с этой магистрали, но карты Красного моря не вдохновляют на такой шаг, глубины показаны почти исключительно вдоль главного фарватера. В стороне от него вам грозит встреча с коралловой банкой, а то и с островом, не обозначенным сигнальными огнями. Сколько судов уже напоролось на рифы вдоль этого пути! Много раз побывав потом в Красном море, мы узнали, что оно далеко не однородно. Северная окраина неинтересна для подводного пловца: вода мутная, рыбы мало, кораллы плохо развиты. Зато в средней части, у берегов Саудовской Аравии и Судана, — изобилие всяческих организмов на живописных коралловых отмелях, которые протяженностью уступают только Большому Барьерному рифу, а красотой, пожалуй, превосходят его. У самых бесплодных и пустынных берегов, какие можно себе представить, — чистейшая вода, ослепительные краски и богатая фауна.