Джером Джером - Дневник одного паломничества

Немало верующих среди многочисленных зрителей вышло из этого театра с укрепленною верою и любовью к Христу, потому что они воочию видели, как их Бог ради них вочеловечился, жил, страдал и умер, как человек среди других людей.

Человек с сильным воображением не нуждается в таком представлении, чтобы пред ним развертывалась во всей своей величавой простоте величайшая из земных трагедий, занавес над которой опустился на Голгофе девятнадцать столетий тому назад; такому человеку не нужно видеть человеческих страданий для того, чтобы проникнуться верою и укрепить ее.

Но людей с сильным воображением и с сильным умом мало, и обер-аммергауские поселяне смело могут говорить, как некогда говорил их Учитель, что они намерены поддерживать не мудрых мира сего, а нищих духом.

Однако и неверующий выходит из здешнего театра полным новых мыслей. Простая, безыскусственная проповедь, слышанная им с грубой сцены этого театра-храма, яснее всего другого дает ему понять, в чем собственно сила христианства, разъясняет причину того, почему из всех вероучений, внушенных голосом матери-природы своим детям для поддержки их в нужде, для удовлетворения их духовного голода, одна эта религия, возникшая на берегах Галилейского озера, сильнее других распространилась по свету и глубже внедрилась в сердца людей. Не одними своими словами и не обещаниями завладел Христос душою людей, а главным образом — историей своей жизни.

Я замолчал, чтобы перевести дух, собраться с мыслями и приготовиться изложить их на бумаге.

— Ну, а что ты хотел бы сказать о самом представлении? — спросил меня Б., занявшись от нечего делать тщательной прочисткой своей трубки.

— О, об этом мне хотелось бы сказать многое! — отозвался я, приготавливая свои письменные принадлежности. — Видишь ли, друг, ведь, говоря по совести, наши самые опытные режиссеры, к услугам которых все чудеса и тонкости современной театральной техники, могут добиться только того, что послушная малейшему мановению их руки труппа отборнейших артистов, из которых многие родились и выросли в театральной атмосфере, в так называемых «массовых картинах» изображают собою не что иное, как толпу унылых, голодающих пролетариев, тоскливо ожидающих, когда их начнут кормить.

Здесь же, в Обер-Аммергау, несколько сельских пасторов и местных обывателей из наиболее «представительных», которые, по всей вероятности, никогда и не видывали настоящего театра, так удачно исполняют режиссерские обязанности, что умеют составлять из здешних земледельцев и простых рабочих, приходящих к ним прямо с поля или из своих мастерских, такие полные жизни движения и выразительности группы, что прямо диву даешься, глядя на них. Мне думается, что любой прославленный на весь мир столичный артист лопнул бы от зависти, если бы увидел, до какой степени правдиво исполняют здешние «простаки» свои великие роли.

Вообще, обер-аммергауское представление доказывает, что охота к известному труду, старание и проникновение в характер этого труда достигают несравненно лучших результатов, нежели одна искусственная тренировка и техническая ловкость. Исполнители живых картин в здешнем театре не выжидают «кормления», а думают лишь о том, как бы своими усилиями помочь успеху драмы, в которой участвуют.

Действительно, группировка лиц, как в самих действиях, так и в предшествующих каждому действию живых картинах, так образцово составлена, что я никогда нигде ничего подобного не видал. Одна картина изгнанных из рая прародителей чего стоит! Праотец Адам, мощный, весь точно вылитый из бронзы, прикрытый бараньими шкурами, приостановился в своей тяжелой работе — копании земли, чтобы отереть с лица пот. Ева, с длинными распущенными по плечам волосами и с приятным, но печальным лицом, сидит возле мужа с веретеном и наблюдает за играющими детьми. Хор, разделившись на две половины, объясняет зрителям, что эта картина представляет горестные последствия грехопадения. Но мне казалось, что, напротив, Адам и Ева вполне довольны своим настоящим положением.

Картина, изображающая возвращение из Ханаана высланных Моисеем разведчиков, в числе нескольких сотен человек, расположена и смотрит поразительно жизненно. Средоточием этой картины являются двое разведчиков, несущих на своих плечах невиданной величины виноградные гроздья, сорванные ими в Обетованной земле. Вид этих гроздьев подействовал, как нам говорят, ошеломляющим образом на детей Израиля.

Сцена входа Христа в Иерусалим, среди радости приветствовавшей его толпы, также полна жизни и движением. Не хуже и картина его крестного пути. Кажется, высыпал чуть не весь Иерусалим, чтобы взглянуть на безропотно несущего свой крест божественного страдальца. Многие злорадно смеются и издеваются над ним, указывая на него пальцами. Толпа переполняет узкую улицу, с трудом удерживаемая в своем стремительном напоре на Христа сверкающими копьями римской стражи.

Все кровли и веранды домов унизаны тою же пестрою толпою, карабкающеюся на что попало повыше, чтобы поглазеть хоть через головы друг друга на печальное шествие.

Некоторые взбираются на плечи своих соседей, чтобы оттуда швырнуть божественному искупителю их грехов злобные насмешки.

Словом, каждое действующее лицо в этой драме, мужчина, женщина и даже ребенок, превосходно выполняли свою роль и способствуют стройности всей картины.

Главные лицедеи: Майер, безыскусственно, но величаво представляющий Христа; старшина Ланг, играющий непреклонно сурового и злобного мстительного первосвященника, его дочь Роза — средних лет женщина — до полной иллюзии тонко изображает кротколикую, с мягким, проникающим в душу голосом Приснодеву Марию; Рендль — полного достоинства римского прокуратора Пилата; другой Рендль, обладающий прекраснейшим лицом, когда-либо виденным мною среди мужчин, играет неизменно верного Иоанна; старик Петр Хетт до мельчайших подробностей дает точное изображение беззаветно любящего, но грубоватого и безвольного апостола Петра; Руц, управляющий хором, и Амалия Дешлер, играющая Марию Магдалину… Ах, опять эти женщины шпионят возле нашей двери! — вскричал я, оборвав вдруг свою речь и прислушиваясь к шороху в соседней комнате. — Это наконец начинает надоедать мне…

— Едва ли они шпионят за нами, — заметил Б. — Я видел их вчера, когда они впереди нас вошли в этот дом. Это две очень почтенного возраста и степенного вида леди. Они просто ходят по своей комнате; этого им не запретишь, и расстраиваться тебе вовсе не из-за чего.

— А может быть, эти особы загримированы, чтобы своим почтенным видом внушить доверие и воспользоваться этим для известных целей, — упорствовал я. — Ведь у нас с тобой кое-что есть…